Слово о полку Игореве

Зимин Александр Александрович

По Ю. М. Лотману, переводчик «Иудейской войны» отделяет «славу» от «чести». Он ссылается на текст: «старейшему бо възрастъ подавають цесарьство, и меншима благородство».[Мещерский Н. А. История Иудейской войны… С. 212.] Ни о какой «славе» и «чести» тут и речи нет. Вот и все доводы, приведенные Ю. М. Лотманом в подкрепление своей схемы о «чести» и «славе» в Древней Руси. Недостаточность их, на наш взгляд, очевидна.

Но вопрос может быть решен при систематическом обследовании памятников древнерусской литературы, где изучаемые Ю. М. Лотманом понятия — частые гости. Словосочетание «чти и славы» принадлежит к традиционным воинским формулам, которыми заполнены русские летописи. Оно, как показала В. П. Адрианова-Перетц, «в литературе XI–XII вв. прочно держится в разных жанрах».[Адрианова-Перетц. «Слово» и памятники. С. 68.] Никаких различий в употреблении этой формулы по отношению к князьям-сюзеренам и вассалам нет. «Слава» и «честь» распространяются на них в полной мере.

По лаврентьевскому рассказу, «Олгови внуки» во время похода на половцев 1185 г. говорили: «возьмем до конца свою славу и ч(ес)ть».[ПСРЛ. Т. 1, вып. 2. Стб. 398.] В 1146 г. князь Изяслав «с великою славою и честью въха в Киевъ».[ПСРЛ. Т. 2, вып. 2. Стб. 327.] Эта формула повторяется в Ипатьевской летописи под 1151, 1152, 1159, 1174 гг. В 1120 г. князь Юрий Владимирович «приде по здорову с честью и славою».[ПСРЛ. Т. 2, вып. 2. Стб. 286. Сходно под 1171 г.] В 1187 г. князь Святослав «возвратишася во свояси со славою и честью».[ПСРЛ. Т. 2. Стб. 659.] Та же формула под 1142, 1183, 1193 гг. В 1178 г. князь Мстислав «сде на стол дда своего и отца своего со славою и с честью великою».[ПСРЛ. Т. 2. Стб. 607.] Аналогичная формула под 1159, 1195 гг.

В Лаврентьевской летописи, в Новгородской I, да и в Повести временных лет формула «с славой и честью» заменяется часто просто — «с честью». Так, в 1177 г. князь Всеволод вернулся «с честью великою».[ПСРЛ. Т. 1, вып. 2. Стб. 382.] Но в то же время князь Михалка поехал «с честью и с славою великою».[ПСРЛ. Т. 1, вып. 2. Стб. 376–377.] Сходно под 1256, 1258 гг. В 1195 г. князь Всеволод «возврати е с честию домовъ».[НПЛ. С. 234.]

За «честь» князя сражались не меньше, чем за его славу. В 1155 г. берендеи говорили князю Юрию: «мы умираемъ за Рускую землю с твоимъ сыномъ и головы своя съкладаемъ за твою честь».[ПСРЛ. Т. 2. Стб. 480.] В 1153 г. галичане говорили князю Ярославу: «хочемъ за отца твоего честь и за твою головы своя сложити».[ПСРЛ. Т. 2. Стб. 466–467, ср.: под 1231 г. «не погубимь чести князя своего» (Там же. Стб. 765).] И именно за княжескую «честь», а не за «славу», как в Слове о полку Игореве. Когда ростовцы просили в 1175 г. у князя Глеба «приставить послы», то он «радъ бысть, аже на него чсть воскладывають».[ПСРЛ. Т. 2. Стб. 595.]

«Честь и слава» в неразрывном единстве неоднократно встречаются в переводе Хроники Георгия Амартола и других древнерусских сочинениях, причем эти понятия взаимно переходят одно в другое. Так, в Киево-Печерском патерике говорится, что князь Святоша принял монашеский сан, «оставив княжение, славу и честь, богатьство же и слугы».[Патерик Киевского Печерского монастыря. СПб., 1911. С. 183.] В Изборнике 1076 г. читаем: «слава человеку отъ чьсти отця своего».[Изборник 1076 года. М., 1965. С. 414.] Кажется, трудно сказать яснее о взаимоотношении этих понятий.

Итак, «слава» и «честь», как правило, в древнерусской литературе составляют двуединую формулу. Права В. П. Адрианова-Перетц, считающая, что, по Ипатьевской летописи и другим рассказам XII в., «честь» добывается «не только для дружины, но и для князей».[Адрианова-Перетц. «Слово» и памятники. С. 68.] «Честь» могла иметь, а могла и не иметь материальной реализации в награде и добыче. Нигде «слава» князей не противопоставляется «чести» вассала. Реконструкция модели Древней Руси, предпринятая Ю. М. Лотманом, оказалась в полном противоречии с реальной действительностью.

По Ю. М. Лотману, «в „Слове о полку Игореве“ мы встречаем чрезвычайно последовательно проведенное противопоставление „славы“ и „чести“».[Лотман Ю. М. Об оппозиции… С. 106.] Попытаемся проверить это наблюдение.

«Слава» и «честь» в Игоревой песни встречаются не раз. И здесь факты не укладываются в прокрустово ложе реконструкции Ю. М. Лотмана. Вот концовка Слова: «князю слава а дружине. Аминь». Так читают этот текст почти все исследователи Слова, в том числе В. П. Адрианова-Перетц, Д. С. Лихачев, О. В. Творогов, Ф. П. Филин и многие другие. Союз «а» в данном случае соединительный.[Адрианова-Перетц. «Слово» и памятники. С. 189; Слово-1967. С. 66, 529. Споря с моим тезисом о том, что в Слове нет никаких архаизмов (кроме тех, что восходят к летописи и Задонщине), Ф. П. Филин ссылается на союз «а» в объединительном значении и на слово «бебрян» (Рыбаков, Кузьмина, Филин. Старые мысли. С. 173). Но в первом случае никакого архаизма нет, ибо перед нами западнорусизм, а слово «бебер» (бобр) встречается в живом языке. Никаких других «архаизмов» Ф П. Филин не привел.] Тогда ясно, что «слава» относится как к дружине, так и к князьям. Но Ю. М. Лотман предпочитает весьма субъективную конъектуру Р. О. Якобсона: «князю слава, а дружине честь». Никаких текстологических оснований для этого допущения у нас нет, кроме формулы «себе чти, а князю славы», встречающейся в другом месте Слова. Нельзя приводить пример из текста, реально не существующего, для доказательства тезиса, которым руководствуешься при воссоздании гипотетического чтения.

Но вот еще один текст. Ковуи побеждают, «звонячи въ прадднюю славу». Уж ковуев-то и их предков трудно назвать князьями-сюзеренами. По Слову, князь Всеволод, забыл «чти и живота

и града Чрънигова отня злата стола». Ю. М. Лотман переводит этот текст так: «Не думая о (почетной) добыче» (т. е. «не рассчитывая на успех»), «забыв честь», поскольку стремится «к высшему — славе».[Лотман Ю. М. Об оппозиции… С. 109.] Получается, что автор Слова оправдывает поход Игоря и Всеволода в степь, тогда как нотки осуждения звучат в Слове совершенно явственно.[ «Честь» в данном случае лишена материального содержания уже потому, что с ней соседствует «живот», т. е. имущество, добыча.] Святослав говорит, обращаясь к этим князьям: «Рано еста начала Половецкую землю мечи цвлити, а себ славы искати». При этом «нечестно одолсте, нечестно бо кровь поганую пролиясте». Итак, Игорь и Всеволод обладают и «славой», и «честью». Из этого сложного положения Ю. М. Лотман стремится выйти при помощи следующего умозрительного, на наш взгляд, построения: «Игорь, присвоивший себе нормы поведения сюзерена (славу), — на самом деле вассал киевского князя. И действия его измеряются с иной точки зрения, другой меркой — честью, то есть успешностью действий, их результативностью для великого князя киевского». Автор считает, что «только в свете такого противопоставления „славы“ и „чести“ становится понятным и двойственная оценка действия героя».[Лотман Ю. М. Об оппозиции… С. 109.]

Сейчас оставим в стороне вопрос о том, почему двойственна в Слове оценка действий Игоря (думаем, что она не вытекает из двойственного отношения автора Песни к нему как суверену и вассалу). Важнее другое. В данном случае Ю. М. Лотман забывает о модели Древней Руси и рассматривает взгляды автора Песни сквозь призму своих представлений о вассалитете.

Для автора Слова, если б он жил в XII в., герой Песни был бы или суверенным властителем княжества (если бы он был его дружинным или придворным певцом), или князем-вассалом другого киевского владыки (если бы он слагал свою Песнь при дворе Святослава). Но Ю. М. Лотман не дает ответа, с каких позиций в период феодальной раздробленности мог быть изображен в Слове князь Игорь.[Подробнее об этом см. главу III.]

Автор Слова не мог рассматривать своего героя с позиций представителя различных феодальных княжеств. Следовательно, в понятия «славы» и «чести», которые он применял к нему, он не вкладывал социально разнородных явлений, если считать этого автора сыном XII в.

Но вот мы наконец обращаемся к двум идентичным текстам, которые дают Ю. М. Лотману действительные основания для его основного положения о смысле понятий «славы» и «чести» в Игоревой песни. Это фраза о курянах, которые скачут как серые волки, «ищущи себе чти, а князю слав», и реплика о русичах, которые преградили поля щитами, «ищущи себ чти, а князю славы».

Если бы прав был Ю. М. Лотман и противопоставление «славы» и «чести» в Слове касалось самой сущности идейной концепции автора этого произведения, то тогда с несомненностью можно было бы говорить о его позднем происхождении, ибо это резко бы противоречило тому, что мы находим в памятниках древнерусской литературы.

Но перед нами не пронизывающее всю Песнь миросозерцание, а одна фраза, повторяющаяся дважды и не имеющая подкрепления ни в памятниках древнерусской литературы, ни в самой Игоревой песни. Если уж делать на ней акцент, то придется согласиться с В. П. Адриановой-Перетц, которая писала, что автор Слова «сумел внести свое индивидуальное толкование в традиционную воинскую формулу».[Адрианова-Перетц. «Слово» и памятники. С. 68.] Эта индивидуализация средств художественного изображения — яркая черта Слова о полку Игореве вообще, а отказ от средневековых штампов характерен для очень поздней ступени литературного процесса. К тому же само членение в памятнике выглядит весьма странно: почему дружина ищет себе «чти», а не князю, остается непонятным.[Отвечая на мои возражения, Ю. М. Лотман привлек в пользу своей точки зрения большой сравнительно-исторический материал (Лотман Ю. М. Еще раз о понятиях «слава» и «честь» в текстах киевского периода//Труды по знаковым системам. Тарту, 1971. Т. 5. С. 469–474). Но, к сожалению, этот материал не может доказать его точку зрения, ибо не подтверждается русскими источниками. Не могу также принять упрека в том, что мои возражения основаны на презумпции переноса документированного звена (XV–XVI вв.) на реконструируемый период (XI–XII вв.). Этого у меня просто нет.]

Ссылаясь на Слово о полку Игореве, М. А. Соколова выдвинула предположение, что слово «врата» в Древней Руси имело узкое значение (соответствующее позднейшему значению «ворота, двери»), а «ворота» — более широкое (путь, вход, направление).[Соколова М. А. К вопросу о церковнославянизмах//Вопросы теории и истории языка. Л., 1969. С. 215–216.] В Игоревой песни слово «ворота» связано с полем («загородити») и Дунаем («затворивъ»), а «врата» — с Киевом («отворяеши») и Новгородом («отвори»). В первом случае есть прямая параллель в Задонщине («замкни… Оке реке ворота»). Во втором — церковнославянизм, повторяющийся неоднократно в летописи («отворим врата граду»—1097 г., «отвориша им врата» — Ипатьевская летопись под 1204 г.). К тому же «врата» также имели широкое значение, как и «ворота».[Примеры см.: Словарь-справочник. Вып. 1. С. 137–138.]