Слово о полку Игореве
Шрифт:
Отмечая текстологическую близость списков К-Б и С, с одной стороны, и И1 и У — с другой, Р. П. Дмитриева (как и Р. О. Якобсон) объявляет первую пару списков принадлежащей к одному (Синодальному) изводу, а вторую — к другому (Ундольского). Но, как известно, сходство С с И1 и У неизмеримо больше, чем с К-Б: если в первом случае совпадают и композиция текста, и лексика, и стиль, и содержание, то во втором можно говорить только об отдельных словах и небольших оборотах. Поэтому сначала должен быть рассмотрен вопрос, не представляет ли К-Б первоначальную письменную (Краткую) редакцию памятника, а черты его сходства с С не объясняются ли тем, что этот последний список в ряде случаев лучше сохранил черты архетипа новой (Пространной) редакции, чем И1 и У. Этого, однако, Р. П. Дмитриевой не сделано.
Прокламировав, а не доказав, что Синодальный (К-Б и С) извод и
Р. П. Дмитриева ссылается также на три пропуска в С и И1 (в отличие от У и К-Б): речь идет об отсутствии слов «то ти были не орли слетешася» (совпадение И1 и С в этом случае может быть объяснено тем, что составители отдельных списков Пространной Задонщины часто сокращали троичную формулу отрицательного параллелизма; в И1 и У, например, опущена фраза «то ти, брате, не стук стучить, ни гром гремит» С и К-Б), «правнуки есми Сколомендовы» и «борзо» (во фразе «за Дон борзо перелетели»). Но совпадения в пропусках могут носить случайный или стилистический характер. Довод же Р. П. Дмитриевой, что в отдельных чтениях С ближе к И1, чем У, может свидетельствовать только о том, что С и И1 лучше передают архетип Пространной Задонщины (в отличие от У). Близость же первой части заголовка С («Сказание Сафона Резанца») к К-Б («Писание Софониа старца рязанца»), а второй («Похвала великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его Володимеру Ондреевичу») к И1 («Похвала великому князю Дмитрию Ивановичю и брату его князю Володимеру Ондрееви-чю») может быть объяснена тем, что С лучше сохранил следы архетипа Пространной Задонщины, чем И1. Итак, тезис об особой близости списков С и И1 (в отличие от К-Б и У) остается недоказанным. Слабость своей аргументации чувствует и Р. П. Дмитриева, когда она пишет, что «всех этих примеров может быть и мало для доказательства вторичного обращения списка С к изводу Унд.».[Дмитриева. Взаимоотношение списков. С. 233.]
Подсобное значение в схеме Р. П. Дмитриевой имеет указание на обращение к тексту Задонщины, сохранившемуся в Печатной группе Сказания. Исходя из факта близости нескольких чтений Печатной группы к спискам К-Б и С (наряду с И1 и У), она делает вывод, что составитель Задонщины, сохранившейся в извлечениях в этой группе, пользовался Синодальным изводом. А дальше все та же методика: раз в Печатной группе есть ответная речь Владимира Андреевича (соответствующая речи Дмитрия Донского), то она была и в Синодальном изводе, а следовательно, ее отсутствие в К-Б вторично.[Дмитриева. Взаимоотношение списков. С. 255–256. Ср. также установление последовательности эпизодов в Задонщине, решение вопроса об участии новгородцев в Куликовской битве и составе земель, по которым разнеслась весть о битве (Там же. С. 257, 259, 261).] И здесь недоказанным тезисом, что К-Б и С составляли один извод, автор пользуется как средством решить другие текстологические трудности. Возможность использования составителем Печатной группы Пространной Задонщины, лучше сохранившей черты архетипа этой редакции (а отсюда — известная близость к К-Б), Р. П. Дмитриева вовсе не учитывает.[Остается совершенно непонятным, на каком основании Р. П. Дмитриева, Л. А. Дмитриев и О. В. Творогов считают, что «особенности Печатного варианта „Сказания“ являются тем объективным критерием, который бесспорно свидетельствует об общем происхождении списков „Задонщины“ К-Б и С, а следовательно, о существовании извода Син. и о вторичном характере текста К-Б» (Дмитриева, Дмитриев, Творогов. По поводу. С. 118).]
Заметим и внутреннюю противоречивость апелляции Р. П. Дмитриевой к С, И1 и У для доказательства первичности их общих чтений, в отличие от К-Б. Ведь автор сама же считает, что список С подвергся вторичному влиянию текста, близкого к И1. Поэтому, принимая схему Р. П. Дмитриевой, вполне можно все чтения К-Б, отличные от остальных списков Задонщины, возводить к архетипу извода Син., а отсюда — к протографу Задонщины. Следовательно, ссылаться на общность С, с одной стороны, и И1 и У — с другой как на доказательство первичности чтений Пространной Задонщины, в отличие от Краткой, Р. П. Дмитриева не имеет никакого права, ибо она сама же допустила вторичное влияние на С текста, близкого к И1, а отсюда первоначальными могли быть чтения К-Б, т. е., по нашей терминологии, Краткой Задонщины.
Свою схему соотношения списков «Задонщины» Р. П. Дмитриева предлагает не саму по себе, а как средство объяснения черт Слова, близких к К-Б, которые якобы в С исчезли при вторичном влиянии извода У. Этих чтений четыре: «взыди под синии облакы», «с моря»,
Но схема Р. П. Дмитриевой совершенно игнорирует наличие «зегзицы» («зог-зицы») в Слове и К-Б, причем в разных контекстах при отсутствии этого термина в С, И1 и У. По схеме Дмитриевой, отрывок К-Б должен восходить к Слову, раз в нем есть совпадающее с ним упоминание о «зегзице» («зогзице»),[«…пастуси не кличуть, ни трубы не трубять, только ворони грають, зогзици кокують, на трупы падаючи» (К-Б).] а все остальные списки Задонщины должны давать архетип извода Ундольского.[ «В то время по Рязанской земли около Дону ни пастуси кличють, но одне вороне грают, трупу ради человеческаго» (И1).] Но именно этот фрагмент списков И1, У и С есть в другом месте[ «Тогда по Руской земли ртко ратаев кикахуть, нъ часто врани граяхуть, трупиа себ дляч».] Слова. А раз так, то именно он, а не отдаленный текстологически от него фрагмент К-Б, должен, по той же схеме Р. П. Дмитриевой, восходить к архетипу Задонщины. Но это невозможно, ибо в нем «зегзицы» нет, тогда как она в Слове (в другом контексте) присутствует. «Втиснуть» же «зегзицу» в протограф извода Ундольского не представляется возможным, ибо в соответствующем ему месте Слова этой пичужки также нет.
Итак, схема Р. П. Дмитриевой, недоказанная сама по себе, не может объяснить и важных сторон взаимосвязи Слова с Задонщиной.
Посмотрим теперь схему, предложенную О. В. Твороговым.
Принимая в целом схему Р. О. Якобсона и Р. П. Дмитриевой, О. В. Творогов считает, что общие чтения Слова и списков С и К-Б, с одной стороны, а также И1 и У — с другой восходят к архетипу Задонщины. Трудность и для него составляют индивидуальные чтения К-Б, близкие к Слову. О. В. Творогов имеет дело с уже отмечавшимися ранее соответствиями К-Б и Слова (он насчитывает их И).[Он добавил к ним лишь одно: «порожнымь землямъ» К-Б (эти слова, на наш взгляд, следует переводить: «по разным», а не «пустым, незаселенным» землям) и сопоставляет со Словом («велитъ послушати земли незнаем»), а «воды» того же списка считает деформацией «дива» (Творогов. «Слово» и «Задонщина». С. 302–303). Но текст Слова совпадает не с К-Б, а с И1 («велит послушати грозъ-нымъ землям») и с С («по всим землям руским, велит грозна послушати»).] Отрицая тезис Р. П. Дмитриевой о влиянии извода У Задонщины на извод С, О. В. Творогов предполагает, что три чтения, общих для К-Б и Слова, возникли в результате использования составителем списка К-Б (или его протографа) непосредственно Слова о полку Игореве. Это: обращение «брате» (в фразе о «борзых комонях»), отсутствующее в С, И1, У; винительный падеж «свою рчь» (Слово) или «свои речи» (К-Б), в отличие от творительного «своею речью»; «пробилъ» (К-Б и Слово) вместо «прорыл» (И1 и сходные).[Творогов. «Слово» и «Задонщина». С. 305–306.] Вот и все доводы О. В. Творогова в пользу гипотезы о вторичном влиянии Слова на К-Б.
Даже если принять эти примеры (хотя о последнем случае, объясняющемся чисто палеографически, мы уже говорили), факт влияния Слова на К-Б будет более чем сомнителен. Составитель списка произведения, написанного на другую тему, не мог выискивать в двух-трех случаях сходные отрывки фраз (помещенные в разных контекстах) и ограничиться всего лишь заменой падежа, двух букв в слове «пробил» и вставкой обращения «брате». Факты двойного обращения к одному и тому же произведению известны, но чтобы в результате этого обращения все дело свелось к двум-трем мельчайшим поправкам, в этом позволительно сомневаться.
Слабость текстологических построений Р. П. Дмитриевой и О. В. Творогова во многом объясняется методикой их работы. Они пользуются приемами «микротекстологии», т. е. сопоставляют не целостные фрагменты списков на всем протяжении текста памятников, а текстологическое движение и расхождение в отдельных словах и небольших отрывках. Но подобная лексическая текстология как один из приемов изучения памятника имеет смысл только при условии соблюдения закона больших чисел, т. е. при множественности этих примеров, или при их необратимости (ибо в противном случае можно столкнуться с многозначностью объяснений конкретных случаев). А этого непременного условия авторы не соблюдают: число имеющихся в их распоряжении сопоставлений незначительно, да к тому же все эти случаи обратимы.