Слово президента
Шрифт:
Но теперь во вражеском лагере произошёл раскол. Эрни Браун, приехавший, чтобы разбудить друга, приглушил звук телевизора.
— Думаю, Пит, в этом городе им обоим не хватит места.
— Ты думаешь, к заходу солнца один из них исчезнет? — спросил Холбрук.
— Хотелось бы. — Юридические комментарии, которые они только что услышали по Си-эн-эн, были не яснее политических требований ниггеров в их марше на Вашингтон за увеличение социальных пособий безработным. — Видишь ли, в Конституции ничего не сказано о том, как поступить в такой ситуации. Думаю, они сами могли бы решить этот вопрос на Пенсильвания-авеню ещё до заката, взяв в руки револьверы сорок четвёртого калибра, — с усмешкой добавил Эрни.
— Вот было бы зрелище, — отозвался Пит.
— Слишком по-американски, — покачал головой Браун. Он мог бы добавить, что Райан
— Пит?
— Да, Эрни? — Холбрук протянул руку к пульту дистанционного управления, чтобы включить звук.
— У нас сейчас конституционный кризис, верно?
Теперь Холбрук посмотрел на приятеля.
— Да, так утверждают все эти болтуны, эти «говорящие головы» по телевидению.
— А теперь стало ещё хуже, верно?
— Ты имеешь в виду вмешательство Келти? Похоже на то. — Пит отложил телевизионный пульт. У Эрни появилась какая-то новая мысль.
— Что, если мы… — начал Браун и замолчал, глядя на фигуры, безмолвно двигающиеся на экране. Холбрук знал, что Эрни требуется время, чтобы мысли оформились, но часто они стоили того, чтобы подождать.
Уже после полуночи «Боинг-707» наконец совершил посадку в международном аэропорту Тегеран-Мехрабад. К этому времени члены экипажа действовали механически, словно зомби, — они находились в воздухе почти непрерывно тридцать шесть часов, что намного превышало допустимые пределы безопасности в гражданской авиации. К тому же их выводила из себя природа груза в заднем отсеке. К концу перелёта настроение стало совсем отвратительным, так что во время длительного снижения они стали даже раздражённо ворчать друг на друга. Однако авиалайнер всё-таки коснулся посадочной дорожки, хотя и с необычно тяжёлым ударом, после чего каждый из трех членов экипажа испустил вздох облегчения и почувствовал смущение из-за раздражения, которое испытывал раньше. Старший пилот покачал головой, вытер усталой рукой лицо и между двумя рядами синих огней направил самолёт к югу. Аэропорт служил ещё и местом базирования иранских ВВС. Самолёт закончил поворот и въехал на просторную разгрузочную платформу, отведённую для военных самолётов — хотя на нём была гражданская разметка, «Боинг-707» принадлежал к иранским ВВС. Пилоты с удовлетворением увидели, что здесь их уже ждали грузовые машины. Самолёт остановился. Механик выключил двигатели, и старший пилот поставил его на тормоза. Все трое посмотрели друг на друга.
— У нас позади длинный день, друзья, — сказал старший пилот, извиняясь тем самым за собственную грубость.
— За которым последует не менее продолжительный сон, да поможет нам Аллах, — отозвался механик — именно он во время полёта служил главной мишенью для резких замечаний пилота. Это означало, что он принимает его извинения. В любом случае они слишком устали, чтобы продолжать ссору, а после хорошего отдыха вообще забудут о ней.
Сняв кислородные маски, пилоты окунулись в густое зловоние, волны которого исходили из грузового отсека. Лишь крайним усилием воли лётчикам удалось удержать позыв к рвоте, после того как открылись двери в хвостовой части самолёта. Пока они не могли покинуть свои кресла. Самолёт был до предела забит клетками, и выбраться из кокпита можно было лишь через окна — а это было ниже их достоинства. Приходилось ждать, пока закончится разгрузка, чтобы выйти на свободу, как это нередко случается с пассажирами на международных терминалах.
Разгрузкой занимались солдаты. Она проходила гораздо труднее и медленнее,
Погрузка сопровождалась невероятными звуками. Этой ночью в Тегеране едва тянуло до десяти градусов, намного ниже привычной для обезьян температуры, но это ничуть не охладило их общего возбуждения, которое было разогрето событиями последних дней. Обезьяны реагировали на это новое ощущение таким визгом и рёвом, что они были слышны далеко за пределами разгрузочной площадки. Даже те, кто никогда прежде не слышал обезьяньих воплей, не могли спутать их ни с чем, но с этим ничего нельзя было поделать. Наконец погрузка закончилась. Дверь кокпита открылась, и пилоты смогли увидеть, во что превратился их обычно безукоризненно чистый самолёт. Они не сомневались, что пройдут недели, прежде чем удастся избавиться от вони, да и чистка отсека была непростым делом, о котором сейчас лучше было не думать. Они постарались поскорее миновать хвостовой отсек и спуститься по трапу, чтобы пройти на стоянку к своим автомобилям.
Обезьян повезли на север. Это был третий — или четвёртый, — но определённо последний этап их путешествия на автотранспорте. На этот раз поездка оказалась непродолжительной. Грузовые фургоны выехали на шоссе с разделительной полосой, миновали развязку, «клеверный лист», построенный ещё во времена шаха, и затем направились на запад, к Хасанабаду. Здесь находилась ферма, уже давно приспособленная для той цели, с которой привезли из Африки обезьян. Ферма была государственной и служила экспериментальной станцией для выращивания новых видов сельскохозяйственных растений и испытания удобрений, но сейчас была зима и работы замерли. Только что сюда привезли финики из юго-восточной части страны. Обезьяны почувствовали их запах, как только машины с клетками подъехали к недавно построенному трехэтажному зданию. Знакомый запах ещё больше взволновал животных — им не давали ни воды ни пищи с того момента, как они покинули свой родной континент, а теперь с запахом появилась надежда на еду и к тому же вкусную, какой и должна быть еда приговорённых.
«Гольфстрим G-IV» совершил посадку в Бенгази точно по расписанию. Вообще-то рейс оказался приятным, насколько это возможно при таких обстоятельствах. Даже воздух, который обычно над центральной частью Сахары отличается турбулентностью, на этот раз был спокойным, так что полет прошёл гладко. Сестра Жанна-Батиста почти не приходила в сознание, лишь несколько раз открывала глаза и засыпала снова. По сути ей было комфортнее, чем остальным четверым на борту, — защитные костюмы не позволяли им выпить и глотка воды.
После посадки двери самолёта остались закрытыми. К нему подъехали два автозаправщика, их водители присоединили шланги к длинным белым крыльям. Доктор Моуди все ещё нервничал и не спал. Сестра Мария-Магдалена дремала. Она была так же стара, как и её пациентка, и последние дни провела почти без сна, ухаживая за нею. Очень жаль, хмуро подумал Моуди, глядя в иллюминатор. В его сердце больше не было ненависти к этим людям. Прежде он чувствовал иначе. Ему казалось, что все европейцы являются врагами его народа, но эти двое были другими. Их родина сохраняла нейтралитет по отношению к его государству. Они совсем не походили на аниматических африканских язычников, нечестивых и не верящих в истинного Бога. Эти две монахини посвятили свою жизнь служению Ему, и Моуди удивило, что обе с уважением относились к его религии и его молитвам. Но особенно его трогало их убеждение, что христианская вера является дорогой к прогрессу, а не слепым признанием предопределённой судьбы, что составляло часть исламского вероисповедания. Мария-Магдалена держала в руках продезинфицированные чётки, которыми она пользовалась, вознося свои молитвы святой деве Марии, матери пророка Иисуса, к которой Коран относился с таким же уважением, как и Святое писание Марии-Магдалены, к тому же дева Мария была образцом женщины, лучшей из всех женщин, когда-либо живших на земле…