Слово шамана (Змеи крови)
Шрифт:
— Ну, жив Сергей Михайлович? — услышал Храмцов над собой заботливый голос и увидел озабоченно склонившегося Семена.
— Больно, — прошептал он слабым голосом.
— Сейчас, барин, сейчас… — смерд набил в рваную рану большие пучки сушеного болотного мха, прикрыл сверху чистой тряпицей, потом, чтобы не выпало, перетянул все ремнем и осторожно поднял его в седло: — Усидишь, барин, или привязать? Хочешь, на спину положу?
— Усижу… — к боярину Храмцову пришла уверенность в том, что теперь он выживет, а вместе с нею — прибавилось новых сил.
Семен наклонился к хрипящему
Дозор вернулся в лагерь, когда рать остановилась на ночлег. Большинство воинов уже завернулось в медвежьи шкуры или растянулось на войлочных подстилках, и только перед дьяком Адашевым горел небольшой костер: Даниил Федорович ждал вестей. Добрых, тревожных — хоть каких-нибудь. А потому появление небольшого отряда, да еще с полонянином вызвало у него вздох облегчения.
— Снимай бедолагу, — вставая, распорядился он, — Клади ногами в костер. Да нет, сапоги можно не снимать. И так согреется.
— Нет… Зачем?! — забился всильных руках боярских детей искалеченный татарин. — Заче-ем?!!
Тем не менее ратники, в которых вид убитых друзей не вызвал приступа дружелюбия, быстро исполнили приказ воеводы, смотав пленнику ноги вместе и привязав их к ратовищу его же копья. Вечерняя степь огласилась жутким воем — нехристь орал и бился головой о землю. Дав ему испытать достаточно боли, Даниил Федорович присел рядом и спросил:
— Войско ханское где?
— А-а-а… Пустите… Скажу, пустите!!!
— Сперва скажи.
— Дальше оно… Че-ерез реку переходит!!!
— Давно?
— Вчера подошло! Пу-устите, больно-о-о!!!
— Обоз где?
— Сза-а-ади!!!
— Много войска переправилось?
— Все почти… — татарин заплакал крупными слезами. — Отпустите, ради Аллаха… Отпустите… Убейте, не могу… Не могу больше… А-а-а!!!
— Вытащите его, — разрешил, выпрямляясь, дьяк. — И оттащите куда-нибудь в сторонку.
Даниил Федорович знал, что делал, когда не дозволял прекратить пытку огнем, пока басурманин не скажет все.
Потому, как для вытащенного полонянина боль не прекратилась. Полузапекшиеся в обугленных сапогах ноги продолжали ныть точно так же, как если бы они все еще оставались в огне, а никакой надежды на смягчение страданий он более не имел.
— О Аллах, великий и всемогущий, милостивый… А-а-а!!! И милосердный… И всевидящий…
Наконец кто-то из воинов устал от непрерывных воплей и просто заткнул ему рот грязным подолом его же халата.
— Ну что, Варлам Евдокимович, — улыбнулся подошедшему Батову государев дьяк. — Вот, с Божьей милостью, и нащупали мы слабое место. Завтра начнем. Раз уж ты здесь, то слушай. Мыслю я доверить тебе правое крыло. Охватить ты их должен, окружением напугать. Основные силы я поведу, вместо левого крыла Миус будет.
— Что же ты у полонянина не спросил, сколько сил у хана, боярин?
— Да то нам не интересно, Варлам Евдокимович, — мелко-мелко почесал за ухом дьяк. — Нам их найти главное, да удар нанести. А много ли, мало ли… Мы не за золото, мы за Русь Святую биться идем. С нами Бог, и отступать нам не след…
Когда в обширную гавань Балык-Кая одна за другой вошли полсотни могучих боевых галер, она внезапно оказалась тесной. С высокими мачтами, пушками на носах, паутиной весел, торчащих во все стороны, суда заполнили всю водную поверхность, и казалось истинным чудом, что они не сталкиваются друг с другом, ломая весла и обдирая черные борта. Но галеры не просто укрылись в гавани от возможных штормов — они еще маневрировали, одна за другой подходя к причальной стене, и каждая выплескивала на камень полсотни плечистых и загорелых, вооруженных пиками и ятаганами усатых молодых янычар с матерчатыми заплечными мешками в руках.
Отряды уходили в крепость, выясняли у забегавшегося начальника всегда маленького гарнизона, где он отведет им место, после чего обустраивались: бросив мешки на землю, выставляли пару караульных и уходили в город.
Очень скоро неожиданные гости заполонили улицы, расхватали на рынке все, что только там было съестного, уволокли неизвестно куда десяток невольниц, успели устроить несколько драк с местными торговцами и едва не сцепились насмерть с охраной дворца Кароки-мурзы — так, что султанскому наместнику даже пришлось самому выходить и именем Селима успокаивать бунтарей.
К полудню галеры высадили пять тысяч воинов и Бакы Махмуд, поняв, что его казармы, донжон и двор древнего укрепления не способны вместить всех, начал выводить новые отряды на склоны горы, выбирая ровные, заросшие травой площадки возле стен. Однако галеры подходили и подходили к пристани, и казалось, что им не будет конца. К сумеркам в Балык-Кае сошло на берег семнадцать тысяч янычар — сила, способная заставить содрогнуться от ужаса любое существующее государство планеты. Отборное войско султана окружило город плотным кольцом, словно взяв в осаду — и это было недалеко от истины, поскольку противиться самоуверенным, высокорослым, сверкающим белоснежными зубами и золотыми цепями, ходящим в расстегнутых нараспашку рубахах воинам не рисковал никто. Торговцы боялись заикнуться о ценах на забираемые товары, хватаемые за стыдные места татарки, не говоря уж о невольницах, не рисковали даже вскрикнуть. Окрестные румы и караимы, привозившие на рынок плоды своих земель, предпочли податься обратно в горные поселения. Горожане тоже предпочли запереться в своих домах и терпеливо пережидали, чем все это кончится.
Утром следующего дня в двери дворца Кароки-мурзы постучал янычар и громогласно заявил:
— Передайте своему господину, что его желает видеть высокочтимый бей и покоритель неверных могучий Касим-паша! Касим-паша уже сходит на берег и направляет сюда стопы своего коня!
— Хоть один вежливый человек появился в этом диком городе, — пробормотал Кароки-мурза. — Не ломится в дверь с запыленным лицом и в грязном халате, а заранее извещает о визите. Фейха! Сюда, скорее!