Слово. Камень. Лютик. Зеркало.
Шрифт:
За ними пришли не сразу. Нас побрили, переодели, выдали десяток драных одеял на полсотни человек, и только потом пришло время. Время для недозволенного нам прощания.
– Всем мужчинам выстроиться в шеренгу. Три шага от двери.
Охранник указывал направление пистолетом, пока второй, стоявший у выхода, целил на ближайшего к двери своим автоматом. В темноте они казались
Кудрявый охранник сунул пистолет в кобуру, записал имена тех, кто был достаточно горд, чтобы их назвать. Остальных перечислил по номерам на выданной одежде. Наконец, он еще раз осмотрел оставшихся, проверяя, не забыли ли кого. Сжимая зубами кончик карандаша, он повторно пересчитал отобранных, сверил с количеством строк в списке, и, наконец, после необоснованно долгого ожидания кивнул напарнику.
– Уводим. – скомандовал он, прежде чем сменить блокнот на оружие.
Так я в последний раз видела своего брата. Он шел последним и попытался обернуться, чтобы хоть встретиться со мной взглядом напоследок, но кудрявый охранник ткнул его в здоровое плечо дулом пистолета.
– Иди вперед.
Нас снова заперли. Без окон, в холодной сырости, под шум детского плача. Но я еще не знала о значении всего произошедшего, да и не чувствовала ничего, кроме усталости. У меня не было сил даже расстроиться, поэтому я тупо свалилась на одну из застилавших ледяной пол подвала циновок, и потеряла связь с реальностью.
Не знаю, как много времени я проспала. Все воспоминания из этого места могут казаться часом или бесконечностью, могут быть одной картинкой или целым музеем сцен. Проснувшись впервые, я не ожидала, что действительно окажусь там же, где заснула. Во сне мне виделся жаркий летний день и тяжелый бинокль.
– Привет! – меня встретила широкая улыбка и, ноткой напоминания о тех днях, россыпь солнечных веснушек.
Это была Микки, девочка лет двенадцати. Мы познакомились еще в дороге, когда у меня была растрепанная черная коса, а у нее – пружинистый хаос беспорядочной огненной рыжины. Теперь друг на друга смотрели две обритых
– Ты пока первая, кто проснулся, и мне очень скучно.
Я села на постели, и Микки тут же прижалась ко мне бочком, кутаясь в одно ветхое одеяло со мной.
– А ты почему не спишь?
– Не могу засыпать без одеяла. Может, это глупо, но никак не удержаться на месте, если меня ничем не прижимает к постели, – девочка улыбнулась, будто была в полном порядке, и плотнее прижалась ко мне.
Только теперь я поняла, какой холодной она была, и как много людей среди пленных спали в слякотном морозе, рискуя серьезно заболеть. Я сильнее прижала к себе девочку.
– Ты ведь взрослая? Какая у тебя работа? – не дав нам обеим распереживаться, Микки сменила тему и поглядела на меня своими огромными глазищами.
– Я служу в театре. Играю, в основном, в постановках, где нужно много петь.
– То есть ты певица?
– И немножко актриса, – я улыбнулась.
– Здорово! А ты сможешь нам спеть?
– Может, когда все проснутся, чтобы не будить?
Впрочем, наших разговоров уже было достаточно, чтобы потревожить сон – один на всех большой и страшный кошмар. Люди медленно поднимались на местах и терли глаза, как и я, в первое время не веря тому, что оказались здесь.
– Ничего. Ваша песня наверняка будет для большинства радостнее тревожного и беспокойного сна, – одна из сидевших рядом женщин, одобрительно улыбнулась мне.
И не оставалось ничего, кроме как спеть.
Это успокаивало всех. Наверно, меня даже больше остальных. Погрузившись в работу, я видела в глазах окружающих облегчение, наблюдала, как они набирались сил с моими песнями, и совсем скоро уже сама почувствовала легкость на душе. Разумеется, это не могло избавить от переживаний вовсе или заставить забыть, но на время все ощущали себя причастными к чему-то большему, наконец, дающему силы, а не отнимающему.
Конец ознакомительного фрагмента.