Слой 1
Шрифт:
— «Все-все-все, Володя, мы над проблемой работаем, остроту вопроса уже сняли…».
— Так и сказал? — спросил Кротов.
— Дословно воспроизвожу, старик: «Остроту вопроса уже сняли». Они, сволочи, по-нормальному и говорить-то не умеют.
— Надо бы дожать, — посоветовал Кротов, и явно ждавший комплимента Лузгин обиделся, фыркнул, бросил окурок в снег:
— Твоя очередь, товарищ банкир.
— То есть, не понял?
— Слесаренко.
— Как Слесаренко? Мне что, идти к нему?
— Зачем? Сам придет.
— Совсем
— Тоже с похмелья? Сказано: придет. Значит, придет.
— Нет, ты давай объясни, — не унимался возбужденно-встревоженный Кротов. — Значит, Слесаренко сам ко мне заявится?
— Как миленький. И больше я тебе, гаду, не скажу ни слова. Зажрется, всё тебе на блюдечке подавай. Тысячу «баксов» гони — еще на один вопрос отвечу.
— Да ну тебя, Володя, я серьезно!
— А я еще серьезнее. Кто меня учил не дешевить, помнишь? Лезь в карман или молчи в тряпочку. Все, старичок, едут, конец беседе.
На повороте дороги появился гаишный «жигуль», потом маленький «риусовский» катафалк, за ним грузовик, два больших автобуса и один поменьше; далее колонной лепились легковые. Машины втягивались на площадку перед кладбищем, расползались по сторонам. Кротов понял, что народу будет много, и это его порадовало. Он по натуре своей был организатором, и любое удавшееся дело (бизнес или похороны — неважно) приносило душе удовлетворение.
— Давай, командуй, — сказал ему Лузгин.
Из катафалка на мерзлый асфальт неловко спрыгнула Светлана в темной шубке, брюках, черном платке. Дмитриевские сыновья спустились следом, самого младшего нес на руках дед. Старший сын, уже большенький мальчик с юным Сашкиным лицом, взял Светлану под руку и стоял, испуганно озираясь. Последними из катафалка выбрались светланины родители.
Из маленького автобуса вышли солдаты с духовыми инструментами; стали ровно, не как блатная похоронная «халява». Старшим по команде был прапорщик, он подошел к старику Дмитриеву, козырнул. Старик кивнул в сторону Кротова.
— Почему же вы деда не привезли обратно? — спросила Светлана, когда Кротов приблизился. — Все-таки отец, самый близкий человек, а на прощании не был. Люди спрашивали, неудобно.
Кротов не захотел ничего объяснять — на языке крутились обидные слова, — просто сказал:
— Так получилось, — и повернулся к прапорщику.
— Порядок знаете?
— Так точно.
— Понесем отсюда. Тут где-то метров двести, не больше.
— Как скажете, — сказал прапорщик.
От черной «Волги» подошел Епифанов. Кротов пожал ему руку, спросил: «Как все прошло?». Тот ответил: «Без сбоев». Кротов уже по ответу был уверен: наш человек, дело знает, и еще раз протянул Епифанову руку. «Порядок, — сказал Епифанов. — Ну что, начнем?»
Из катафалка достали длинные полотенца, но Кротов поднял руку и спросил старика Дмитриева:
— Ребята хотят на руках отнести. Вы согласны, Анатолий Степанович?
Старик кивнул.
— Товарищи! — громко сказал Кротов. —
Странные вещи происходят с людьми на кладбище. Почему-то все мужчины хотели нести гроб и никто не хотел идти впереди колонны с портретом. Обозлившийся Кротов сам встал во главе процессии, когда все выстроились по уставу, сунул шапку за пазуху, оглянулся и махнул рукой прапорщику.
Музыканты заполнили воздух тяжелым густым минором.
По этой дороге сегодня они уже и ходили, и ездили не раз, второпях и на нерве. Двинувшись по ней ходом лунатика впереди процессии, Кротов вдруг осознал, что идти им далеко, совсем не двести метров, как он сказал прапорщику. Переступая ногами вполшага, как бы прощупывая дорогу, он видел теперь, что протоптанная в снегу ложбина и скользка, и узка, и подумал, как нелегко будет идти мужикам, несущим на плечах гроб; на полотенцах было бы сподручнее, да поздно.
Он изредка оглядывался, примерял свой шаг к движению шедших за ним людей. Далеко, за венками, он видел лицо Комиссарова, держащего над головой передок гробовой крышки.
Путь поворачивал налево, в частокол искривленных, дистрофичных берез. В глубине пути он уже видел Валерку Северцева, стоящего маяком в обозначенном месте. Кротов поманил его рукой, и Валерка побежал навстречу, ненужно громко топая ботинками по гулкой мерзлоте.
— На, понеси дальше, — сказал Кротов и передал Валерке портрет. — Только не спеши, не отрывайся.
Сам Кротов быстрым шагом прошел назад, мимо женщин с венками; все как одна смотрели на него, пока он проходил, и взгляды эти почему-то были неприятны, словно он был в чем-то виноват или что-то делал неправильно.
Гроб несли шестеро. Последним справа топал Лузгин; ему явно не хватало роста, а поэтому вся тяжесть ложилась на плечо и руки незнакомого Кротову парня, шедшего перед Володькой. Кротов подошел к несущим, молча перехватил шершавое дно левой рукой перед лицом Лузгина, отстраняюще кивнул ему и «поддомкратил» гроб плечом. Шедший впереди парень распрямился и слышимо вздохнул. Труба в оркестре забирала все выше и выше. Кротов глядел в затылок незнакомому парню и не думал ни о чем.
Гроб поставили на табуретки у края могилы. На расчищенном пятачке у изголовья сгрудились родственники, остальные расположились кругом. Кротов еще раз оценил, как много людей пришли прощаться с Сашкой, места не хватало, стояли в оградах чужих могил. Что поделаешь, Бог простит.
Рядом со Светкой он увидел первую Сашкину жену, которой в маленьком «риусовском» катафалке, похоже, не нашлось места. Обе плакали, обнявшись, и Светкина голова в черном платке лежала на груди у «старшей» жены. Сашкины дети стояли у гроба, как столбики, словно их наказали и несправедливо поставили в угол. Старик Дмитриев горбился позади, положив ладони на плечи младшего внука.