Слой 1

Строгальщиков Виктор Леонидович

Почувствовав нарастающую пустоту, Кротов уже собрался было открыть рот, как слева от него вперед шагнула низенькая черноволосая женщина лет пятидесяти, какая-то начальница из худфонда или как там, Кротов не помнил, называлась Сашкина профессиональная организация.

— Ну что же, дорогие товарищи, родные и близкие! — хорошо поставленным профсоюзным голосом сказала женщина. — Сегодня мы провожаем в последний путь талантливого художника, доброго друга, прекрасного сына, мужа и отца, человека открытой души и чистого сердца Александра Анатольевича Дмитриева. Свой жизненный путь Александр Анатольевич начал

в городе Гомеле, где родился в семье военнослужащего…

«Едрит твою мать!» — выругался про себя Кротов. И это относилось как к тому, что скоро Сашку закопают навсегда, так и к мертвым словам профсоюзной начальницы, лопающимся в сером воздухе бестеневого весеннего дня.

Он порылся в карманах и закурил, глотая дым, как антисептик, способный уберечь его рот от произнесения таких же мертвых слов. «Скорее бы все закончилось», — подумал Кротов.

Больше всех ему было жаль Сашкиных детей, абсолютно не понимавших, что происходит и зачем их сюда привезли — к этой страшной глубокой яме, и зачем так много незнакомых людей угрюмо стоят вокруг, и зачем их папа спит в красном ящике под белым одеялом, и почему им сказали, что папы больше нет. Кротов сквозь навернувшиеся слезы поклялся себе, что сегодня же раз и навсегда запретит Ирине брать на кладбище Митяя, если что с ним случится.

Вспомнив о жене, он поискал ее глазами и не нашел.

Известных Кротову людей здесь было немного, да он и не знал почти ни Сашкину родню, ни круг его знакомых.

Были у Дмитриева какие-то тетки и дядьки, о которых Сашка почти не говорил, а если и упоминал, то неприязненно. Были коллеги по Союзу художников, в который, кстати, Сашку они так и не приняли, но зато принимали на пьянках и толковищах. Кротов узнал в толпе большую грузную фигуру редактора «Тюменской правды» Горбачева, рядом нахохленным воробьем смотрелся невысокий Бакулин, редактор «Тюменских известий». Поодаль стоял Туринцев, пресс-секретарь областной Думы, в начале семидесятых пристроивший баламута Сашку художником в «Тюменском комсомольце».

— …Отлично знаем, какая неизлечимая болезнь привела Александра к преждевременной кончине, — говорила тем временем женщина-начальница, — и наш коллектив делал все, чтобы встать на пути этой болезни. И тем не менее с чувством глубокой вины и скорби мы должны сказать себе, что сделали далеко не все, чтобы спасти для искусства, для семьи и общества…

Кротову вспомнилось, как он нашел вусмерть пьяного Сашку в зуевском подвале после какой-то юбилейной выставки, куда не взяли ни одной Дмитриевской картины, но выдали ему пригласительный билет, и сейчас Кротову захотелось столкнуть в яму говорящую начальницу и быстро закопать ее, а Сашку разбудить и увести отсюда прочь, но сделать он не мог ни того, ни другого и ещё раз пожелал, чтобы все это побыстрее закончилось.

Начальница рекомендовала присутствующим высказываться, но желающих портить кладбищенский воздух после нее не нашлось, и Кротов сказал:

— Давайте прощаться.

Обе Сашкины жены вдруг заревели в голос, испуганно закричал младший сын, дед Дмитриев развернул его и спрятал под полами куртки; старшие дети плакали молча, на пределе тихого ужаса, таращили глаза на папкино лицо, которого касались чужие руки и губы.

При прощании возникла толчея, и Кротов обеспокоился,

как бы кого не столкнули в яму, но увидел, что Лузгин с Валеркой страхуют по краям, и с благодарностью подумал о друзьях.

Молотка не оказалось, гвозди в крышку забивали обухом топора. Работа! Комиссаров, по его хватке был виден мастер. Разрезанное надвое длинное полотенце пропустили под гробом, затем мужчины вчетвером (и Кротов с ними) приподняли, завели качающийся гроб над ямой.

— На счет «два» медленно опускаем, — негромко сказал Кротов. — Раз, два… Поехали.

— В головах одерживайте, — сказал старик Дмитриев.

Гроб заскользил вниз, без стука лег на дно. Следом спрыгнул Комиссаров с топором в руке, без робости ходил по крышке, устанавливая дощатые полати.

Самым нудным делом на похоронах всегда было засыпать могилу. Трех кротовских лопат явно не хватало, серый мужик обманул, не прислал ни подмоги, ни инструмента. Хоть и работали в темпе, посменно, но глубокая яма заполнялась медленно. Светлана с детьми так и стояли на краю, мешали работе, пока Сашкин отец не увел их в сторону, за дерево, где Светлане подали табурет, она села на него и пропала в кругу обступивших ее сочувствующих.

Когда доскребли вчистую все вокруг могилы и сформировали более-менее аккуратный холм со вкопанным крестом, принялись укладывать поверх венки с лентами. В старичье возник тихий спор, чей венок ставить на красное место у креста: от отца или от жены и детей.

— Поставьте папин, — сказала Светлана, и старичье посмотрело на нее одобрительно.

Народ потихоньку тянулся к выходу. От могилы старались уйти незаметно, словно было в этом какое-то дезертирство, оскорбляющее родственников.

Кротов с друзьями шли последними, как бы отгораживая собой от покинутой всеми могилы зареванных Сашкиных жен и детей. Светлана часто оборачивалась, смотрела на них глазами, полными смертельной вопрошающей обиды. Кротову стало не по себе, и он шел не поднимая голову, пялился на растоптанные цветы под ногами и старался не наступать на них.

— Шапку надень, — сказал шедший чуть позади Лузгин.

— И все-таки жалко, что Сашку похоронили здесь, — вздохнул несший лопаты Комиссаров. — Тут наших никого, редко видеться будем.

— Да, на Червишевском наших — целая общага, — добавил Лузгин. — Славка Терешин, Боб Шпильковский, Валерка Тюрин… Кто там еще?

— О, если всех вспоминать… — снова вздохнул Комиссаров. — Да еще родственники.

Насчет общаги — это точно, — сказал Кротов. — Когда батю хоронили, друг его сказал на кладбище: «Не нравится мне это общежитие…». Теперь и сам там поселился, в общаге этой. Да, кто-нибудь узнавал, сколько вообще могил на Червишевском?

— Считай, второй город, — ответил Валерка Северцев.

— Ну, ты скажешь тоже! — заспорил с ним Вовка Лузгин. — Хотя, впрочем… У кого курево осталось? Я свои все спалил.

Когда Кротов протянул ему пачку, спросил:

— Ты когда-нибудь сознаешься, где «Бенсона» берешь?

— В тумбочке, — сказал Кротов.

— Жопа ты жадная, — резюмировал Вовка и получил тумак от Кротова. — Кстати, ты деньги на выставку дашь?

— Какую выставку?

— Мы тут посовещались в народе и решили выставку Сашкиных работ устроить. Ну, посмертную, так сказать.