Слой 1

Строгальщиков Виктор Леонидович

Приказом директора головного банка Филимонова кротовскому филиалу был определен процент от прибыли на рекламу и благотворительную деятельность. В рекламе филиал особо не нуждался, ибо с рядовыми вкладчиками, так называемыми физическими лицами, практически не работал, хотя Кротов и выражал Москве по этому поводу свое недоумение: вопреки всем мифам, основные наличные деньги в стране были в чулках и карманах у населения, никакой Мавроди или Гусинский не могли тягаться с десятками миллионов прижимистых старух и скопидомных жен. Однако ему быстро и внятно объяснили, что тюменский филиал создан не для того, чтобы превращать

его в проходной двор — у филиала были другие задачи.

Таким образом, Кротов почти не тратился на рекламу, зато увлекся благотворительностью.

Ему было приятно наблюдать поначалу, как шли к нему чередой писатели и художники, актеры и директора школ, изобретатели и многодетные матери, и даже служители культа — православные, баптисты и Бог еще знает кто. Просили денег на издание романа, на компьютеры школьникам, на восстановление храма или зимнюю обувь для семерых, по лавкам сидящих. Вспомнилась женщина из детского приюта — принесла уже оформленный счет на одежду и игрушки, оставалось только подписать, и Кротов подписал в пять секунд, почти ничего не спрашивая, и ошалевшая тетка измусолила его мокрыми губами.

По лузгинской линии потянулись косяком «журналюги». Кому путевку в санаторий проплатить, кому коммерческую установку телефона, кому — счет из вуза, чтобы зачислили провалившегося на экзаменах сына. Лузгин этот поток фильтровал самолично, но скрытно — так, чтобы коллеги не знали, кто «завернул» их прошение, и все думали: жадный банкир. Понятно, что в случае успеха первым брал телефонную трубку Лузгин, спешил сообщить добрую новость. Кротов немного посмеивался над товарищем, но не мешал ему играть свою игру.

К концу первого квартала Кротов разбазарил все отпущенные на благотворительность деньги, и пришел день, когда он сказал просителю слово «нет». Он и сейчас помнил его, вернее ее, немолодую активистку, собиравшую средства на бесплатные обеды для неимущих. Активистка никак не уходила из кротовского кабинета, снова и снова повторяла свой монолог о бедных стариках и старухах, показывала жуткие фотографии, и Кротов сдался: выдал ей деньги из своих собственных и пообещал посетить один из благотворительных обедов.

Он приехал потом в рабочую столовую на окраине. Его поместили во главе сдвинутых столов, где уже сидели в ожидании молчаливые старики и старухи, принаряженные по случаю предстоящего праздника. Когда Кротов занял свое место, активистка пронзила зал счастливыми глазами, и другие активистки понесли с улыбками подносы с дымящимся супом. Перед Кротовым тоже поставили тарелку, и активистка сказала:

— Не побрезгуйте нашим, пожалуйста!

Старики ели осторожно, как-то театрально медленно, ложки дрожали на долгом пути от тарелки до рта. Кротов съел немного и отпросился покурить, сгорая от стыда и жалости. Через пять минут прибежала активистка, стала урезонивать: надо бы вернуться, уважить присутствием. Он пришел и сел на свое место. Стол после первого уже очистили, и стариковские молчащие головы были повернуты к дверям кухни, откуда должны были вынести второе и компот.

Потом они пели. На баяне играла активистка, и играла очень хорошо. За окнами столовой взрыкивал мотором автобус, привезший стариков — холод стоял немартовский, водитель боялся глушить двигатель, но и жечь горючее без меры не желал, ошивался у дверей, делал

недовольное лицо: ну, распелись!..

Кротов понимал, что на всех несчастных тюменских стариков не хватит ни его собственных, ни банковских денег, и для облегчения души принялся думать о том, почему эти старики оказались брошенными. Если бездетные, то почему, о чем раньше думали, когда были молодыми? А если дети есть — то где они, почему бросили своих родителей? Так их воспитали? Значит, опять старики виноваты сами, и прощальное это одиночество — Божья кара за неправильную жизнь?

В свой банк он вернулся в отвратном настроении и запретил охранникам и секретарше пускать к нему просителей впредь до нового распоряжения, которого, естественно, не последовало. Его пытались ловить у парадных банковских дверей; тогда он стал входить и выходить задворками, через гараж, и спустя два месяца осада спала. В городе поняли, что Кротов «скурвился», «больше не даёт».

Все это вспомнилось Кротову сейчас, на Сашкиных поминках, потому что там, на стариковском обеде в столовой, тоже подавали куриный суп-лапшу из соображений «диетизма». И еще он увидел здесь, на поминках, откровенно голодных и бедных людей, пришедших сюда поесть и немного выпить задаром. Он заметил, как бывшая редакторша областного радио, явившаяся с мужем, заворачивала в салфетки и прятала в сумку куски рыбного пирога и бутерброды с колбасой.

Общий поминочный стол уже не был заполнен и на четверть. В голове длинного стола тихо чернели одеждами родственники, на дальнем конце гремела бутылками братия, дымила сигаретами. Местные работницы убирали со стола лишнее. Лузгин и Северцев с Комиссаровым сидели в середине — двое против одного. Кротов подсел к Комиссарову, поискал глазами нетронутый стакан с компотом.

— Возьми мой, — сказал Славка Комиссаров.

У дальнего края стола он увидел Епифанова в костюме и при галстуке, нелепого в своей строгости среди разномастной богемной шпаны, уже превратившей поминки в заурядную пьянку с выяснением отношений и слюнявыми брудершафтами. Кротов поманил Епифанова, кивнув на место рядом с собой, и тот с готовностью поднялся, взял с буфетной стойки чистый стакан.

Когда Епифанов сел рядом, Кротов плеснул всем в стаканы водки, немного налил и себе.

— Выпьем за дружбу, — сказал он. — Все остальное — херня поганая.

— Кротяра, — всхлипнул Лузгин. — Я тебя люблю, Кротяра, хоть ты и собака изрядная.

— Надо чаще встречаться, мужики! — сказал Валерка Северцев.

— Ты, дед, молчи, — оборвал его Лузгин. — Тебя вообще из дома хрен вытащишь.

— За дружбу, — сказал Комиссаров. — За это, вроде, и чокнуться не грех.

— На поминках не чокаются, — поправил его Северцев, на что Лузгин сказал с пьяной категоричностью:

— За живых можно. Однозначно!

Они чокнулись и выпили стоя вместе с Епифановым. Позади Володьки и Валерки появилась Светлана, обняла их за плечи, сблизив головы.

— Как все закончится, поедем ко мне.

— Света, зачем? — сказал Кротов. — Вам надо отдохнуть. По-моему, все хорошо и так.

— Все очень хорошо, мальчики, вы все прекрасно сделали, я вам так благодарна. Если б у Сашки не было таких друзей…

Она заплакала, и привалившийся к ней щекой Лузгин заплакал тоже, и Северцев тыкал им в глаза своим платком.