Слой-2
Шрифт:
– Это не работа, – сказал Горбенко. – Это бардак. Все должно быть совсем по-другому.
– Как по-другому? Как? Объясни!
– По-другому, начальник... Ладно, не расстраивайся.
– Да пошел ты!.. – улыбнулся Виктор Александрович и обнял Горбенко за плечи. Тот похлопал его по спине и сказал:
– Всё путем, начальник. Всё путем... Бывай. А этот что, снова с тобой? – Горбенко ткнул пальцем в Кулагина, и Виктор Александрович растерялся вдруг и не знал, что ответить.
– Поехали, – сказал Кулагин. – Всем привет, работнички.
Снова обнимались у машины, женщины измусолили Виктору Александровичу обе щеки. На людях не решился, но когда отъехали, Слесаренко
– Ты что, с коллективом поссорился, когда уходил? – спросил Слесаренко.
– С чего ты взял?
– Да люди к тебе как-то...
– Люди... – процедил сквозь зубы и дым Кулагин. – Люди любят добрых начальников. А злых надсмотрщиков они не любят, Витя. Ничего, я не в обиде.
С нарастающим стыдом Виктор Александрович осознал, что никогда не придавал значения и даже не думал о том, кем выглядел в глазах работников его верный адъютант и цепной пес Колюнчик. И как бы заслоняясь от этой нехорошей мысли, Слесаренко поднял левую ладонь и похлопал ею Кулагина по плечу.
– А вообще, спасибо тебе, Коля, за эту встречу. Сам бы я постеснялся, а сейчас очень рад, что людей повидал. Все-таки хороший у нас с тобой был коллектив, а, Колюнчик?
Кулагин повел плечом – то ли отвечая на дружеский жест, то ли освобождаясь от него.
– Что, не согласен? Вон Горбенко, какой мужик, а? На таких земля держится...
– Это точно, – кивнул Кулагин, не поворачивая головы. – В управлении сейчас около двухсот пенсионеров, на общем собрании ещё года четыре назад решили им доплачивать от управления вторую пенсию.
– Здорово! Молодцы, не забывают ветеранов. Вот если бы все организации так...
– Погоди, доскажу, – прервал его Колюнчик. – Нынче весной на годовом собрании акционеров – я, кстати, тоже акционер, остался, не выгнали, – ну, денег мало, стали урезать расходы. И знаешь, что придумали? Из двухсот человек пенсионеров было где-то пятнадцать-двадцать таких, не строительных: бывшие уборщицы, воспитательницы, вахтеры там, ещё кто-то из торговли, по-моему. Так вот, решили с них вторую пенсию снять как с не работавших на профильном производстве. И что ты думаешь? Проголосовали почти единогласно. И твой Горбенко тоже.
– Не может быть! – сказал Виктор Александрович. – Ты что-то путаешь, Коля.
– Ничего я не путаю, я же там был. И после голосования сказал родному коллективу, что я о нем думаю. Ты бы видел, Витюша, как две старухи-уборщицы плакали, как просили, чтобы их не выбрасывали... И что смешно? Если эту «экономию» на всех разделить – двадцать три тысячи в месяц на каждого члена коллектива добавки получалось. Бутылка водки дороже, я считал. И ведь проголосовали, сволочи.
– Не может быть, – повторил Слесаренко.
– Я тебе сейчас ещё добавлю, – углом рта усмехнулся Кулагин. – Пенсионеры тоже были на собрании. И те, остальные, которые профильные, больше всех орали, чтоб вычистить лишних.
– Это бред какой-то...
– Это жизнь, Витюша, – Кулагин щелчком отправил черный окурок в окно. – Тетки-то эти, уборщицы, были в зале, видел их? Или в лицо не помнишь?
– Стыдно, Коля, но не помню.
– Не бери в голову, – сказал Колюнчик. – Ты тут не при чем.
Снисходительное всепрощенчество Колюнчика по отношению к бывшему другу-начальнику напомнило Виктору Александровичу схожую реплику
Слесаренко опять и опять дивился противоречивости людского мыслеустройства: он всегда честно признавался сам себе в ошибках и неудачах, но не терпел и обижался, когда ему об этом говорили другие.
– Что с людьми делается... – Виктор Александрович покрутился на сиденье, выуживая из тесного кармана сигареты.
– Мы сажаем яйца в землю, – произнес Кулагин, - и надеемся, что из них вырастут цыплята.
– Сам придумал? – спросил Виктор Александрович.
– Нет, в одной книжке вычитал. Хорошая мысль. Как раз про наше время: все через жопу делается.
– Ну у тебя-то, похоже, все делается нормально.
– Тоже по-разному. Но не жалуюсь. По крайней мере, на скуку не жалуюсь.
– Я тоже, – сказал Слесаренко.
За время его неприсутствия Сургут разросся и сросся: стоявшие ранее островками микрорайоны строителей, нефтяников, энергетиков теперь сблизились и сомкнулись в один большой город. Виктор Александрович наблюдал и оценивал его из машины, и ему нравилось, что город получился просторный, не тесный, много воздуха, есть перспектива. Было приятно, что вся эта махина начиналась с него, и немного жаль, что без него завершалась. И он уже не чувствовал себя здесь хозяином – так, приезжим дальним родственником. Вот и квартира была уже не его, даже при старой знакомой мебели. И коллектив был тоже не его. «При мне с пенсионерами так по-скотски не поступили бы», – подумал Виктор Александрович, и эта мысль была ему уютна.
Подъехали к гостинице. Кулагин дал ему номер телефона в машине, Виктор Александрович записал его на пачке сигарет, Колюнчик глянул косо: «Потеряешь ведь!». Сговорились, что Слесаренко позвонит, как только раскрутится с делами в мэрии.
Когда Виктор Александрович брал ключи от номера у дежурной, за спиной раздался голос журналиста Ефремова:
– Ну и куда же вы пропали, уважаемый?
Они вместе вошли в лифт, Виктор Александрович нажал кнопку своего этажа. Ефремов ничего нажимать не стал, что не очень обрадовало Слесаренко: «Вот ведь приклеился...». Ефремов непрерывно щебетал свои восторги по Сургуту: подумать только, какой городище сбахали за тридцать лет, глазам бы не поверил!.. «У, штучка столичная!.. Не знают страны москвичи». Вспомнилось, как в середине семидесятых к ним в управление приехали финские строители по обмену опытом – с керосинками, сухим пайком на месяц и арктическими палатками с химподогревом. Над ними смеялись: да, зима, но в город же ехали, или не знали? Финны смущались: да, читали, видели фото, но думали, что «пропаганда советской прессы»... Весь этот скарб пригодился лишь однажды, когда перед улетом вывозили гостей «на природу», на берег незамерзающего грэсовского водохранилища, где всласть попили русской водки в финских палатках под безвкусные разогретые концентраты.