Случай

Кесьлевский Кшиштоф

Вернер понимал: его идеалы не реализованы, но был убежден и старался убедить Витека, что кто-нибудь когда-нибудь их реализует. Даже выразил надежду, что, быть может, это сделает его, Витека, поколение. Они говорили до поздней ночи. Становилось холодно.

Вернер кутался в одеяло, сидя на стуле и барабаня пальцами по столу, а Витек, уже улегшись, из дальнего угла комнаты рассказывал ему об умершем отце. Вернер переставал барабанить по столу, и у Витека впервые за много лет возникло ощущение, что кто-то слушает его и хорошо понимает.

Ясно,

что он задержался у Вернера. От случая к случаю работал в студенческом кооперативе, а Вернер целыми днями сидел дома. Что-то почитывал, что-то пописывал, вечерами вынимал из бумажника истертую фотографию, но ни разу не показал ее Витеку.

— Не следует думать о прошлом слишком уж конкретно, — говорил он, потому что это была фотография Кристины тридцатилетней давности. Несколько дней кряду он собирал чемодан — старательно, скрупулезно, — готовясь надолго отбыть в Южную Америку по приглашению приятеля военных времен, тоже коммуниста.

Перед самым отъездом он взял Витека на свою лекцию. Входя в зал, представил его Адаму: «Пан Длугош. После четырех курсов медицинского в академическом отпуске». — «Усомнились в своем призвании? — спросил Адам, и Витек узнал голос из телефонной трубки („Можно попросить Кристину?“). — Вернер уезжает, так что, если вам что-то понадобится, милости прошу, звоните».

Оба вошли в зал и сели у дверей. Вернер начал было читать по своим заметкам, но вскоре отложил их в сторону — у него было достаточно времени как следует обдумать то, что он считал нужным сказать.

Говорил он об идее, которая для его поколения была светочем, вселяла надежду на то, что мир можно устроить справедливей и мудрей. «Это стремление, а оно и старше Маркса и моложе Маркса, — подобно наркотику, — говорил он. — Сперва приносит радость. Свет близок, и человек верит, что достигнет его. А к концу жизни наполняет горечью, потому что становится ясно, как снова отдалился свет. Но в одном я могу вас уверить, — продолжал Вернер. — Жизнь без этой горечи, без этой надежды была бы жалкой…»

Витек, как и все в аудитории, жадно вслушивался в слова Вернера, и Адам снова пристально взглянул на него.

Недели две спустя Витек провожал Вернера в аэропорт. В переходе им встретился человек, заметив которого Витек обернулся, раздумывая, откуда он его знает? Они не были знакомы, хотя на самом деле встречались: хорошо сложенного мужчину в комбинезоне механика звали Бузек и какое-то время назад он на вокзале спрашивал про поезд из Лодзи. Уже в аэропорту Витек, которому жгла карман визитная карточка, врученная ему Адамом перед лекцией, сказал о ней Вернеру. Тот улыбнулся отстраненной улыбкой — такую же улыбку Витек заметил у него два дня тому назад в Лазенках, когда Вернер издалека показал ему Кристину.

Она прогуливалась с внучкой в дальней аллейке, а потом прошла мимо них; Витек хотел встать и уйти, но Вернер его успокоил: Кристина близорука, а очков не носит. И в самом деле, она окинула их рассеянным взглядом и направилась дальше, и тогда только Вернер встал и пошел за ней;

Витек уже издали увидел, как он склонился, целуя ей руку. Теперь Вернер улетел; Витек проследил, как мощный самолет оторвался от земли, гул моторов достиг его слуха лишь минуту спустя.

Знакомство или, пожалуй, дружба с Вернером оказалась для Витека столь важной, что он ощутил какую-то пустоту, но, помня улыбку Вернера в аэропорту, долго не решался позвонить Адаму. Наконец все же позвонил, и Адам тут же предложил ему работу в молодежной организации.

— Если вы прониклись тем, о чем говорил Вернер…

— Проникся… — признался Витек и приступил к работе. Обязанности у него были не бог весть какие: добывать билеты, оказывать помощь спортивным секциям, разрешить конфликт в плохо отапливаемом студенческом общежитии, когда студенты отказались посещать лекции и сидели в темной холодной столовке, закутавшись в одеяла… Может, именно в этом общежитии он и встретил Чушку — свою несостоявшуюся любовь в выпускном классе? Может, ее хмурый взгляд при свете свечи в столовке и побудил его сделать то, что он сделал?

Так или иначе, он разыскал ее, а ранним утром, едва забрезжило, Чушка тихонько встала с постели, оделась и уже хотела уйти, когда почувствовала на себе взгляд Витека.

— Глупо, правда?

— Почему?

— Ты же ничего ко мне не чувствуешь.

Это была правда, и Витек спросил:

— Почему мы не пошли в постель, когда нам было по семнадцать?

— А ты не знал, как это делается.

— Не знал…

Она засмеялась, легко коснулась его лица, а потом вдруг надавила ему на нос, так что выступили слезы.

— Вдобавок у нас разные знакомые, — сказала она и вышла, а Витек, потирая нос, прислушивался к звукам, доносившимся с лестничной площадки. Он знал, что они еще встретятся.

Ну а теперь займемся Бузеком.

На аэродроме Окенце, когда иностранный экипаж входит в свой уже проверенный самолет, Бузек обычно здоровается с командиром корабля, касается рукой начертанного на дверце номера и тихо говорит: «Жук жужжит в жнивье». Много лет уже Бузек повторяет свое заклинанье. Как-то он заколебался, промолчал — проверили двигатель и нашли неисправность. С того времени экипаж ночующего в Варшаве самолета ожидает, пока Бузек произнесет свое магическое: «Жук жужжит…» Он и в этот раз сказал то, что должен был сказать, и молоденькая стюардесса спросила:

— Пан Бузек, а вы никогда не ошибаетесь?

— Только женившись, ошибся, — ответил он. Быть может, это прозвучало как недвусмысленное предложение, хотя Бузек не имел такого намерения.

Витека вызвали к Секретарю. В больнице для наркоманов, над которой шефствовала их организация, вспыхнул бунт. После истории со студентами из общежития Витек прослыл специалистом по строптивой молодежи, к тому же никто из руководства не мог поехать в больницу, поскольку именно они направили туда молодых врачей, которым наркоманы отказали в послушании. Посовещавшись, решили, что поедет Витек.