Случайный турист
Шрифт:
Утром самочувствие было паршивым. Ночь выдалась душная, Мэйкон проснулся липким и разбитым. Мутило от мысли о попкорне на завтрак. Мэйкон занялся стиркой постельного конверта и потом, развешивая его, вдруг застыл, уронив голову и свесив руки через бельевую веревку, словно его самого пришпилили на просушку.
– Встряхнись! – сказал он громко. В отсутствие разговорной практики голос сипел.
Был вторник – день закупки провизии, когда супермаркет не так забит народом. Но почему-то не было сил пойти в магазин. Пугала вся эта возня с тремя записными книжками в закладках, с которыми он делал покупки. В одну вносились данные из
С другой стороны, хотелось молока. У Эдварда заканчивался корм, кошка Хелен вообще все подъела.
И тогда Мэйкон сделал нечто неслыханное. Он позвонил в «Продуктовую корзину», небольшой дорогой магазин, доставлявший покупки на дом. И заказал не просто самое необходимое – нет, он продиктовал весь недельный список.
– Доставить к парадному или черному ходу? – нарядным голосом спросила оператор.
– К черному, – сказал Мэйкон. – Нет, погодите. Скоропортящиеся продукты подвезите к черному ходу, а собачий корм оставьте возле угольного желоба.
– Возле угольного желоба, – повторила оператор, видимо записывая.
– Он с торца дома. Но кошачью еду там не оставляйте, она идет вместе со скоропортящимися продуктами.
– Минутку, позвольте…
– А верхние пункты – к парадной двери.
– Какие еще верхние пункты?
– Зубная паста, плавающее мыло, собачье печенье…
– Кажется, вы сказали, собачье печенье идет к угольному желобу.
– Не печенье, а корм собачий! Это корм идет к угольному желобу, черт бы вас побрал!
– Эй, послушайте! – возмутилась оператор. – Нельзя ли повежливее?
– Ладно, извините. По-моему, ничего сложного: я хочу, чтобы коробка «Молочной косточки» была у меня под рукой в спальне. Если Эдварда угостить промасленным попкорном, у него будет расстройство желудка, а иначе я бы слова не сказал. Не подумайте, что я собираюсь сам жрать печенье, но Эдвард очень чувствителен к жирному, а я в доме один, и если его вырвет, то убирать мне. Больше некому, я совсем один, один-одинешенек, как будто все… сбежали от меня, что ли, я всех лишился и вот теперь стою и вопрошаю: куда все подевались? Где вы? Боже мой, чем я так сильно провинился?
Голос его осекся, Мэйкон бросил трубку. Уставившись на телефон, потер лоб. Он сказал ей свою фамилию? Или нет? Не вспомнить. Господи, пусть он не успел назваться!
Он явно дошел до ручки. А теперь надо взять себя в руки. Первым делом – долой спортивный костюм. Это какое-то проклятье. Мэйкон хлопнул в ладоши и направился к лестнице. В ванной стянул с себя спортивный костюм и кинул его в душевой поддон. Вчерашний костюм, все еще влажный, висел на перекладине шторы. Наверняка к вечеру не высохнет. Промашка. Надо же так свалять дурака! Еще чуть-чуть – и он превратится в жалкую личность, какую иногда встретишь на улице: немытая, небритая, нечесаная, затрапезно одетая, она бредет бесцельно и что-то себе под нос бормочет.
Нарядившись в белую рубашку и брюки хаки, Мэйкон понес непросохший костюм в подвал. Пожалуй, зимой он сойдет за теплую пижаму. Мэйкон положил костюм в сушильный агрегат, вернул на место откачной рукав и задал режим сушки. Лучше потратить немного электроэнергии, чем впадать в отчаяние из-за сырого спортивного костюма.
У входа в подвал заскулил Эдвард. Пес оголодал, но не отваживался самостоятельно сойти в подземелье. Увидев Мэйкона, он распластался на верхней ступеньке, всем своим видом выражая мольбу.
– Трус! – пристыдил его Мэйкон.
Он сграбастал пса на руки и понес вниз. Эдвард заклацал зубами, отбивая мелкую дробь. Может, он что-то чует? – подумал Мэйкон. Привидение или что-нибудь этакое? Прошло довольно много времени, а пес по-прежнему боялся подвала и порой, замерев перед миской с едой, напруживал лужу, даже не удосужившись поднять лапу.
– Ты себя ведешь как дурак, – сказал Мэйкон.
И тут вдруг раздался зловещий вой, донесшийся невесть откуда. Равномерный, нараставший, он как будто заполнял собою все пространство. Эдвард, видимо, давно ожидал чего-то подобного, ибо мгновенно лягнулся, крепкими когтистыми лапами засадив хозяину под дых. Мэйкон поперхнулся. Эдвард слепо рванул вперед и, отрикошетив от мокрых спальных мешков на веревке, вновь врезал Мэйкону в живот. Мэйкон покачнулся, угодил ногой в корзину на колесиках и, потеряв равновесие, рухнул плашмя.
На липком цементном полу он лежал навзничь, подвернув под себя левую ногу, сложившуюся вдвое. Вой, из-за которого все это случилось, на долю секунды стих, затем возобновился. Теперь было ясно, что исходит он из откачной трубы.
– Зараза! Неужели эта кретинская кошка не могла сообразить, что сушилка работает? – сказал Мэйкон оседлавшему его Эдварду. Пес судорожно дышал.
Все стало понятно. Кошку, желавшую войти обычным путем, встретил свистящий поток воздуха, но она упрямо лезла в рукав. Можно представить ее глаза, под пыльным ветром превратившиеся в щелочки, и уши, прижатые к башке. Кошка негодующе выла, но держалась привычного курса. Потрясающее упорство!
Мэйкон спихнул с себя Эдварда и перекатился на живот. Даже такое незамысловатое движение аукнулось дикой болью. К горлу подкатила тошнота, но Мэйкон, волоча ногу, сделал еще переворот. Стиснув зубы, он дотянулся до дверцы сушилки и открыл ее. Спортивный костюм медленно прекратил вращение. Кошачий ор смолк. Через минуту показалась встрёпанная Хелен, задом выбиравшаяся из рукава, который вдруг вывалился из оконного проема и шлепнулся в поддон. Но кошка успела выскочить. Похоже, она не пострадала, только вид у нее был слегка взъерошенный. Проводив взглядом Хелен, шмыгнувшую в другое окно, Мэйкон набрал в грудь воздуху и начал долгий мучительный подъем из подвала.
Глава пятая
Из кухни доносилось Розино пение.
– Ах, сильно я плутала, много напортачила… – выводила сестра дребезжащим старушечьим фальцетом, хотя была моложе Мэйкона. Такие голоса услышишь в сельской церкви где-нибудь в глубинке, где и сейчас женщины носят плоские соломенные шляпки. – Грешила и дурила, но я лишь странник божий к блаженству на пути…
На террасе дедова дома Мэйкон лежал на кушетке. Левая нога, от середины бедра до ступни закованная в гипс, не то чтоб беспокоила, а вроде как отсутствовала. Постоянное ватное чувство онемелости порождало желание ущипнуть себя за голень. Но это невозможно, когда ты огражден от самого себя. Даже мощный удар кулаком по лубку ощущался лишь стуком в стену недовольных соседей.