Слуга господина доктора
Шрифт:
Она недоумевала, что она здесь делает. Но юбку могла бы носить и подлиннее.
Впоследствии, за приступом откровенности, студенты (без исключения – sic !) признавались в том, что вожделеют к ней. Не будучи поклонником ее красоты, которая казалась мне рассчитанной на студенческие вкусы, я был немало удивлен этим единодушием. Много позднее я понял, что это была составляющая часть этики ВТУ им. В. Ф. Комиссаржевской. Неписаный кодекс мужской доблести предписывал обожать Колокольцеву и добиваться ее снисхождения. Уклонявшийся мог прослыть моветоном и девчонкой.
–
Ах да, совсем позабыл! Хабаров-то, мой студенческий дружок, окончил Горчаковский курс и остался работать в «Комсе». Я повстречался с ним на улице, еще когда жил с Мариной. Была зима, он покупал сосиски в ларьке у обмена валюты. Помнишь, там, во Втором Приблудном пер., был ларек, его теперь нет, ну, напротив Садовского дома? Там торговали сосиски, пиво, кофе в пластиковых стаканах, помнишь? Так вот я встретил его там.
– Здравствуй, ж...па! – закричал я издали, опознав его комическую фигуру. С годами он расползся в стороны, мой байронический Хабаров, и стал напоминать королевского пингвина.
– Да что ты такое говоришь, – застеснялся он белокурой девушки с круглой мордашкой, его подруги, как я понял.
– Я говорю: “Здравствуй, жопа”! – проревел я не меняя тембра.
– Вот, познакомься, – сказал он девушке со вздохом, – это мой друг, Арсений Ечеистов, филолог. Это моя студентка, актриса Юлия Губергриц... Я не знаю что сказать... Замечательный ученый, талантливая актриса...
Там я был осведомлен в его новой судьбе и, разумеется, едва Хабаров узнал, что мы с ним принадлежим одной корпорации, он позвонил мне. Звонил он редко, я ему – никогда. Всякий раз мы говорили о театре и едва-едва, в полунамеках, о его старинной любви – Шляпе Дружининой. Шляпа вышла замуж вот как восемь лет, но Хабаров таки всегда выспрашивал про нее – вот что значит, зацепило мужика. Встречались мы с ним еще реже – обычно он зазывал меня на какую-нибудь очередную свою премьеру, и я всякий раз приходил, чтобы разбомбить дотла его работу. Странно, но юношеской памятью он все еще держал меня за авторитет в актерском деле.
– Арсюш, ска-ажи, это правда? – спросил он, в обычной своей манере заикаясь на а.
– Не задавай дурацких вопросов. Я уже написал заявление.
В разговоре с ним я держался грубой студенческой манеры из прошлого. К тому же Хабаров как никто, как бабушка какая-нибудь, умел вывести из себя выспрашиванием подробностей. Бывало скажешь ему: “Я сегодня был у Зухры”. И тотчас вопрос: “Ты что, был у Зухры?” И ведь ждет ответа, зануда.
– Ну, и как тебе?
Я без утайки сказал, что вполне себе доволен пропозицией.
– Да подожди радоваться. Ты еще ра-азочаруешься. Тут такие козлы – просто па-аноптикум какой-то...
Я возразил, что после всякого академического быдла мне с богемой справиться много сил не надо.
– Нет, ста-арик, ты не понял. Ты нормальный человек, они тебя будут жрать. Ты будь готов.
«Всегда готов”, – мрачно ответствовал я.
– И вообще, – высказал я давно готовую мысль, – я человек другого цеха, им меня не за что ухватить.
– Ты подожди, подожди, посмотришь. Хочешь совет?
– Ну? – спросил я со скепсисом, потому что никогда не слушал его советов.
– Посылай всех в ж...пу. – Он засмеялся, живо представив, как я могу это сделать, – Вот подойдет к тебе какая-нибудь профессор Собакеева, дура, и скажет гадость какую-нибудь, ты понимаешь? А ты ей на это: “Элеонора Валерьевна, подите в ж...пу”. Ты знаешь, должно помочь.
– Ну, за мной не залежится, – самонадеянно сказал я, – А кто такая Собакеева?
– Фантастическая женщина. Ее за тупость сделали пра-афессором ненавистного дела. Ее студенты – это курс несчастных детей. Там очень ха-арошие мальчики и две ха-арошие девочки. С другими не связывайся – скука. Но дети очень хорошие. Ты им понравишься. Они двух педагогов сгноили, но тебя они полюбят. Это значит, что тебя не полюбит Собакеева. Вообще тут русским не везет. Два толковых педагога – единственные, по-моему – заняты один корейцами, другой ингушами. На свой театр всем на-асрать. Вот Шеремет...
– А кто такой Шеремет?
– Это она. Худручка Половцевской студии. Лет тридцать назад блядь и сейчас не хочет сдавать позиции. С этой тоже – сразу в ж...пу...
– А курс ее что из себя? – спросил я, памятуя, что мне и с этими работать.
– Тут другая ситуация. Это курс хороших девочек. Половцев, покойник, умел набрать девочек... Все мужики на редкость бездарны. Ну, ты это поймешь, если будешь на показах. Все бездарны, кроме одного, ты его сразу различишь. Его фамилия Фомичев. Талантлив, умен, хитер, и ним можно иметь дело. Только он к тебе ходить не будет, он ни к кому не ходит. А так, тоже хорошие ребята. Есть хороший мальчик Даня...
– Постой, погоди, – перебил его я, – А что ты скажешь про Колокольцеву?
– Колокольцева... – задумался он, – Хорошая девчонка.
Мы поговорили еще не менее получаса, то и дело возвращаясь к уже хоженым темам. Потом я положил трубку и долго не мог заснуть, ворочаясь в предвкушении новых встреч. Фомичев, Шеремет, Собакеева, ха-арошие девочки и мальчики – безликие, но такие притягательные – водили эльфические хороводы в моем угасающем сознании. У меня было время подготовиться к битве не на живот а насмерть, к веселой борьбе за покорение ВТУ им. В. Ф. Комиссаржевской, в которой я мог только победить – и никак не умереть. “Ну скорей бы, скорей...” – думал я на границе яви и сна.
Ночью снились чемоданы, зонтики, шляпы – какая-то фрейдистская мура, не связанная с актерским поприщем.
V
Я искал с кем поделиться предощущением радости. Друзья, как я уже сказал, утешали Марину, им было не до меня. В моем распоряжении была только беспринципная Ободовская, чьи отношения с Мариной последнее время заметно охладели. Мы назначили встречу в ресторане “Интуриста” – Луизочка вновь разжилась какими-то неправедными деньгами.