Слуга Империи
Шрифт:
Озадаченный таким неожиданным поворотом судьбы:, Джиду Тускалора в сопровождении своей стражи, закованной в голубые доспехи, покинул парадный зал.
Мара позволила себе расслабиться. Она потерла воспаленные глаза, борясь с усталостью. Прошел не один месяц с тех пор, как она отправила Кевина на корчевку леса. С той поры ее мучила бессонница.
– Прекрасная повелительница, позволь выразить тебе мое восхищение, - почтительно начал Люджан.
– Ты ловко приручила злобного пса. Господин Джиду отныне у тебя на цепи; он может скулить и тявкать, но не посмеет кусаться.
Маре стоило больших усилий мысленно вернуться к происходящему:
–
Кейок вдруг расхохотался - к великому удивлению Мары и Люджана. Этому старому солдату было несвойственно бурное проявление радости.
– Что у тебя на уме?
– спросила Мара.
– Когда я услышал, что ты, госпожа, собираешься оголить нашу южную границу, мне сделалось не по себе, - объяснил военачальник.
– Только потом до меня дошло, что, сняв посты с границы Тускалоры, мы высвободим немалые силы для защиты более уязвимых рубежей. А господин Джиду, в свою очередь, будет спокоен за свои северные владения и усилит оборону на других направлениях. Получается, что у нас теперь на тысячу воинов больше и мы общими усилиями обеспечим охрану расширенных владений.
Теперь даже Накойя смирилась с грядущими расходами:
– Благодаря твоей щедрости, дочь моя, войско Джиду сможет обновить амуницию, а правитель призовет к себе двоюродных братьев для усиления гарнизона.
Мару обрадовала эта поддержка.
– Именно об этом я и собиралась... скажем так, "попросить" моего нового вассала. У него хорошо обученный, но слишком малочисленный гарнизон. Когда Джиду оправится от первого удара, я обращусь к нему с другой "просьбой": пусть его военачальник согласовывает каждое свое решение с Кейоком.
Кейок сдержанно кивнул:
– Покойный правитель Седзу мог бы гордиться дальновидностью своей дочери. А теперь, госпожа Мара, если позволишь, я вернусь к своим обязанностям.
Отпустив его, Мара заметила, что Люджан собирается что-то сказать.
– Все солдаты будут сегодня тебя славить, госпожа, - начал командир авангарда.
– Впрочем, надо бы послать патруль за процессией господина Джиду - не ровен час, он вывалится из паланкина и раскроит себе череп.
– С чего бы это?
– удивилась Мара.
Люджан развел руками:
– От спиртного недолго потерять равновесие, госпожа. От Джиду несло так, словно он наливался вином с самого рассвета.
Мара подняла брови:
– Неужели ты уловил запах спиртного сквозь ароматы дорогих благовоний?
– Ничего удивительного: во время присяги я стоял прямо над господином, приставив меч к его мясистому загривку.
Мара наградила его серебристым смехом, но ее веселье было недолгим. Она отпустила почетный караул и вместе с Накойей перешла к себе в кабинет. С тех пор как она отлучила от себя рыжеволосого мидкемийца, одиночество стало для нее тягостным. Она вызывала к себе Джайкена и углублялась в деловые бумаги, или обсуждала с Накойей родственные дела клана, или играла с Айяки, который в последнее время увлекся деревянными солдатиками - их во множестве вырезали для него свободные от службы офицеры. Сидя на вощеном полу в детской, Мара наблюдала, как ее сын, воображая себя властителем Акомы, выстраивает деревянное войско и идет войной на армию Минванаби. Всякий раз Десио и Тасайо погибали позорной смертью в стенах этой светлой комнаты, а Мара, слушая заливистый детский смех, думала лишь о том, что над ее мальчуганом витает страшная угроза - клятва, принесенная врагами Красному богу.
Накойя твердила, что время лечит все раны, а Мара по-прежнему просыпалась среди ночи, тоскуя по человеку, который открыл для нее любовь и нежность. Ей не хватало его бесшабашных выходок, неожиданных мыслей, но более всего - его чуткости, которая безошибочно подсказывала, что Мара нуждается в его поддержке, хотя и не имеет права выразить это словами.
Будь проклят этот варвар, говорила себе Мара. Без него она ощущала себя слабой и беспомощной. Наверное, в чем-то Накойя была права: для рода Акома этот мидкемиец представлял не меньшую опасность, нежели коварный враг, потому что он сумел проникнуть в душу властительницы, преодолев самые надежные укрепления.
Неделя шла за неделей. Мара побывала у королевы чо-джайнов и получила приглашение осмотреть мастерские, в которых без устали трудились шелкопряды. Один из работников провел Мару через весь улей и поднялся с ней туда, где колдовали красильщики и ткачи. В сумрачные переходы никогда не проникал дневной свет. Маре казалось, что она попала в иной мир. Мимо стремительно проносились деловитые чо-джайны. Даже в потемках они прекрасно разбирали дорогу и ни разу не задели гостью. Шелкопряды работали в просторном помещении с низкими сводами. Маре пришлось наклонить голову, чтобы ее нефритовые гребни не задевали потолок.
Провожатый остановился и сделал знак передней конечностью:
– Прядильщики отличаются от прочих, - пояснил он.
Когда глаза Мары привыкли к темноте, она увидела, что вдоль бегущих рядов шелка кишат блестящие панцири. На передних конечностях прядильщиков имелся гребнеобразный нарост, а сбоку от него - некое подобие большого пальца. Они сноровисто перебирали тончайшие волокна, а потом пускали в ход средние конечности и молниеносно скручивали нить, которая уходила через узкую щель в соседнее помещение. Там, за перегородкой, работали красильщики. Они пропускали нить через дымящиеся котлы, потом через сушильный шкаф и опять сквозь узкий проем - в следующую мастерскую, увенчанную куполом и залитую солнечным светом. Это зрелище чем-то напоминало храм Лашимы в Кентосани. Здесь творилось чудо: разноцветные нити превращались в воздушный узорный шелк, равного которому не было во всей Империи.
Мара стояла как зачарованная. Не связанная жесткими правилами светских условностей, она превратилась в любознательного ребенка и засыпала сопровождающего вопросами. Она щупала шелковую материю, восторгаясь изысканными расцветками и тонким орнаментом. Ей на глаза попался готовый рулон ткани в сине-охристых тонах. Она невольно представила, как подошел бы такой рисунок к рыжим волосам Кевина. Чем бы ни занималась властительница Акомы, ее мысли то и дело возвращались к невольнику-мидкемийцу.
– Пора отправляться, - сказала она провожатому.
– Мне еще нужно проститься с королевой.
Чо-джайны мыслили по-своему. Резкие перемены настроения считались у них делом вполне естественным.
Двигаясь по бесконечным темным лабиринтам, Мара размышляла о простом и размеренном существовании чо-джайнов. Эти создания, спрятанные под черными панцирями, жили сегодняшним днем и полностью подчинялись воле своей королевы, которая, в свою очередь, заботилась только о благополучии улья.
На этот раз, вопреки обыкновению, правительница не стала выспрашивать секреты шелкопрядов и даже не наведалась в детскую, где только что вылупившиеся чо-джайны учились делать первые шаги на шатких ножках.