Слуги Государевы. Курьер из Стамбула
Шрифт:
Зачтется, ох, все зачтется канцлеру совсем скоро…
Веселовский так и въехал в столицу. Прямо за слонами. Народу сбежалось! Поглазеть-то на диковинки. Не протолкнуться. Караван разместили прямо на берегу Фонтанки, неподалеку от Летнего сада [26] . Слонов поить надобно!
Веселовский с трудом через толпу пробился к Литейной части, где размещалась Военная Коллегия. Коня за повод тащил. Бричку-то отпустил на первой же заставе. Ямской двор там еще был. Щедро дал денег своему разбойного вида вознице. Тот поклонился в пояс, ухмыльнулся:
26
Отсюда и название улицы — Караванная.
— Благодарствуйте, барин. Эх, и загуляю же…
— Ну-ну, не переусердствуй, — улыбнулся на прощание капитан. — Спасибо тебе за службу. Прощай.
Взобрался капитан в седло и далее уже верхом один поехал. Куда девался тот румяный мальчишка-офицер, только-только выпущенный из кадетского корпуса? И пяти лет не минуло. Война, Перекоп, Крым, баталии и бессмысленные бесконечные переходы по выжженным огнем и солнцем причерноморским степям. Он вел вперед своих солдат, он делил с ними тяготы и лишения, он хоронил их. Долг свой выполнял. Как мог. Теперь в столицу въезжал умудренный войной и уже убеленный ранней сединой взрослый мужчина — русский офицер, потерявший жену и ребенка, которому от роду не было и двадцати четырех годков.
Военная Коллегия как вымерла.
— Все ушли слонов смотреть, — пояснили караульные, но пропустили. — Оно, может, кто и остался, посмотри сам, капитан.
Еле-еле отыскал одного чиновника, который согласился поискать его назначение. Пришлось сунуть в лапу, иначе ну никак не соглашался. Сменив гнев на милость, столичный чиновник по военным делам отыскал-таки указ, правда, еще Минихом подписанный, об определении Веселовского в Ямбургский драгунский полк.
Чиновник, крыса канцелярская, даже внешне схожий с сим весьма неблагородным животным, сам удивился, как долго бумага казенная вылеживалась. Носик остренький, усики тоненькие топорщатся, глазки бегают, губки узенькие да сухие — облизывает все. Задумался, что ж делать-то. Бумага вроде б как есть, да подписана невесть кем теперь. Тупик для мозгов чиновничьих! Денег-то взял с Веселовского, но попытался на него все перевалить:
— И что ж вы, сударь, так долго ехали в столицу? За Назначением-то новым? — впился глазенками-бусинками.
— А вы, сударь, загляните в бумагу-то казенную. Я думаю, что там прописано — откуда я еду.
— Ну, написано, что с оренбургской линии. Что с того-то? — не понимал чиновный.
— Так где это, линия оренбургская? Ведомо ли вам?
— Какая разница где?
— За Уралом, за Поясом Каменным, который обогнуть сперва надобно, затем к князю Урусову в Самару заехать, от него предписание к вам явиться получить, а потом уж и в Петербург направляться. Это верст поболе двух, а то и трех тысяч будет. Кто их считал-то, эти версты? — объяснить пытался устало.
— А что вы мне сейчас прикажете делать? Указ-то фельдмаршалам Минихом…, — испугался канцелярский, что вслух произнес имя опальное, и еле слышно закончил, — подписан.
— Ну и что с того? — Веселовский насмешливо смотрел на военного чиновника.
Тот лихорадочно соображал. Глазки-бусинки бегали по сторонам, лысая головка сморщилась, личико удлинилось.
— Ах, капитан, — махнул рукой, решившись, — покуда нет никого в Коллегии и не будет, я думаю, дней несколько. Это я вот на свою голову задержался и на вас напоролся. Видите, сколь значимые празднества в столице происходят? А я тут с вами… Ладно, берите указ, неважно кем он подписан. Подписан и подписан. Отправляйтесь в полк, а там разберутся с вами.
— Вот так-то лучше, — усмехнулся Веселовский. — И где полк ныне квартирует?
— Где, где? Вестимо где — под Выборгом. У генерала Кейта в корпусе. Там ныне войска собираются. Война у нас на носу, сударь. Шведы грозят ныне отечеству нашему. — Чиновник даже в плечах стал шире и ростом выше, как заговорил о судьбах Отечества, ему врученных.
— Вижу, вижу, как к войне готовитесь…, — откровенно издевался Веселовский.
— Вы вот что, сударь. Вы не забывайте-с, что вы в столицах ныне, а не в степях своих диких. Привыкли воевать там-с…
— Вот именно, сударь! — жестко взглянул на него капитан. — Именно воевать, именно привыкли! — рука левая сама легла на эфес.
Жест не ускользнул от чиновника. Испугался.
— Все, все, сударь. — Заторопился. — Вот ваши бумаги-с. Полк под Выборгом. Командует им полковник Каркатель. К нему и отправляйтесь. А меня увольте, и так с вами времени столь много потерял.
Веселовский выдернул из его рук бумагу.
— Последний вопрос, сударь! Где я могу найти полковника Манштейна, бывшего адъютантом фельдмаршала графа Миниха, — Веселовский назло громко произнес фамилию опального первого министра.
Чиновник аж присел от страха, по сторонам замотал головешкой — не слышал ли кто:
— Господи, сударь, да когда ж вы уйметесь. Манштейн ваш Астраханским пехотным полком командует. А полк оный там же, под Выборгом. Поезжайте, сударь, — уже умолял опасного гостя чиновник, — поезжайте к Выборгу. Там, там всех найдете. Я же говорю, — вся армия туда стягивается. Война ведь вскорости ожидается.
— Замечательно! Прощайте, сударь, это то, что мне нужно. — Веселовский издевательски поклонился, махнув шляпой на прощание и, резко повернувшись, вышел, дверью громыхнув.
— Фу, оглашенный, канцелярский протер вспотевшую от страшного взгляда Веселовского лысину и зашарил под столом в поисках парика. — Дернул же меня черт его принять. Они там все оглашенные, в энтих экспедициях. Привыкли дело иметь с басурманами разными, татарами да башкирцами и прочей нечестью некрещеной. И как их только в столицу пущают…
На улице капитан сердечно попрощался с караульными, поблагодарил, что пропустили, а то кто знает, сколь дней пришлось бы отираться в присутственном месте. Спросил еще, как на Выборг сподручнее выбраться. Показали. Так и поехал. А по пути раздумывал, как бы к матушке на пару дён выбраться. Кексгольм, да и Хийтола родная, совсем ведь недалеко от Выборга. Не то, что Оренбуржье…
А в Стокгольме весь воздух был пропитан грозой. Сеймовые комиссии заседали непрерывно. Нужно было во что бы то ни стало получить согласие всех сословий на войну. Духовенство сломили, и в этом преуспел епископ Эрик Бенцелиус, оставалось крестьянство. Эти с трудом уговором поддавались. Врожденное чутье земледельца, практичность ума сопротивлялись войне как могли. Не было уверенности в том, что не ляжет она, как обычно, ярмом невыносимым на плечи пахаря-труженика. Войны объявляют политики, а расплачиваются крестьяне — рекрутами, припасами, скотом. Только-только от той, последней войны страшной оправились, да еще и неурожаи два последних года мучали, и опять дворяне за свое… Как объявят войну, так только держись — все отберут, а сами скажут: «Ваше сословие голосовало? Так теперь нечего стонать или роптать!»