Служебный роман, или История Милы Кулагиной, родившейся под знаком Овена
Шрифт:
Стихи написались на одном дыхании.
Сама не знаю, откуда взялась отвага — но дальше я совершила, наверное, самый смелый поступок за всю свою жизнь. Я набрала текст, выйдя «в приват», зажмурилась — и отправила его.
ЛЕДИ — БРОДЯГЕ:
Не ты ли, цепная свобода, Держала меня на плаву, Чтоб я бесконечные годы Хоть делала вид, что живу? — Чтоб билась флажком на флагштоке И птицей в сетях-силках, И листиком в водостоке, И сердцем в жестоких руках… Успей,Я долго сидела в кресле, боясь пошевелиться. Шаг сделан, и повернуть назад невозможно.
Большего я сказать не могла — даже если бы захотела.
Вечером я получила письмо.
РЮРИК — ТИККИ:
Ты и так — смешная, родная И пугливая, будто тень. Угасает осенний день. Я любую тебя узнаю! Для чего же, едва дыша, Затаившись у самой кромки, Ты бессонно глядишь в потемки? Ты и так для меня хороша. Легче шороха шаг тревожный… Только скрипнет тихонько дверь. Что мне делать с тобой теперь, Осень, шепот мой осторожный…Закрыв глаза, я медленно, про себя, повторила: «Осень, шепот мой осторожный…» Снегов, Снегов! Я отметила, кстати, что он намеренно сместил акценты: «Рюрик — Тикки». Похоже, это намек?
«Зачем бродяге имя», да?
Я задумалась. Имя, положим, действительно дурацкое — ну и что?
«Неужели ваше имя такое страшное? — Не то слово!» Стоит ли за этим что-то серьезное? Вообще-то в детстве у мальчика с именем «Рюрик» могли быть сложности. «Потому что на улице котенка по имени Гав ожидают большие неприятности…» Интересно, каким был он в детстве?
«Рюшик»! Я фыркнула: вот уж эту форму он наверняка терпеть не может — я даже и проверять не собиралась.
Лично мне собственное имя всегда казалось страшно нелепым. С таким именем нужно быть как минимум героиней былины. Вообще же оно несуразно и неудобно в применении. За всю жизнь я встречала только одну удачную форму сокращения — это «Лада», образованная отцом от «Людочки» через «Ладочку». Пожалуй, меня устраивала «Людмила Прокофьевна».
Другое дело, что имя и не мешало мне — просто не воспринималось как свое. Я существовала отдельно, оно — отдельно. В большинстве случаев это не создавало дискомфорта.
И вообще «Тикки» нравится мне гораздо больше. Даже не так… Это мое имя. Когда он говорит «Тикки», я слышу, что он обо мне говорит, меня зовет, меня произносит.
Но в отличие от меня, Снегов, похоже, воспринимает себя и свое имя как единое целое. Он так серьезно
Пообещав себе впредь быть более внимательной, шевельнув мышью, я оживила угасший экран.
Неделя прошла как в тумане. Появившись в офисе в среду, я едва смела поднять на Снегова глаза.
— Доброе утро, Людмила Прокофьевна.
— Здравствуйте, Рюрик Вениаминович.
Никогда бы не подумала, что официальное приветствие может звучать так волнующе. Я не нашла, как заговорить о том, что было между нами, а Снегов, похоже, хотел дать мне время привыкнуть. Что ж, он был прав — перемена в наших отношениях и впрямь оказалась для меня слишком резкой.
Но в четверг я набралась храбрости и под благовиднейшим предлогом вызвала Снегова к себе. Переступив порог кабинета, он первым делом запер дверь, заключил меня в объятия и крепко поцеловал.
— Теперь я вас слушаю, Людмила Прокофьевна, — со всей возможной серьезностью сказал он, не выпуская меня из рук. Я тоже поцеловала его, и только потом начала:
— Не кажется ли вам, Рюрик Вениаминович, что за последние два года между нами возникло множество вопросов, которые следовало бы обсудить?
— Согласен полностью.
— Располагаете временем?
Снегов слегка задумался, скрывая лукавые огоньки в глазах.
— Пожалуй. Представьте себе, до пятницы я совершенно свободен!
— А меня, видите ли, как раз интересует, насколько вы свободны после пятницы.
Рюрик посмотрел ласково и насмешливо.
— Для вас, леди Тикки, у меня всегда найдется время.
— Даже сейчас?
Чувствуя себя девчонкой, я обвила руками его шею и еще раз поцеловала. Он с готовностью ответил.
Уикенд обещал быть долгим.
«МНЕ НЕКУДА БОЛЬШЕ СПЕШИТЬ…»
Проснулась я, наверное, очень поздно. Невесомая дрема еще накатывала мягкими волнами, и выбираться из нее не хотелось. В доме стояла какая-то особенная, субботняя полуденная тишина, нарушаемая только легким дыханием. Не открывая глаз, я всем существом ощущала тепло спящего рядом мужчины. По всему телу разливалось истомное блаженство. Испугавшись, что все исчезнет, я попыталась поглубже зарыться в сон.
Эффект был обратный: старания разогнали остатки сна. Проснувшись окончательно, я шевельнулась, удобнее устраиваясь в его объятиях, и мечтательно улыбнулась.
Открыв глаза, я первым делом увидела медленное перемещение пылинок, вспыхивающих на солнце. Тяжелые гардины были задернуты неплотно. Широкая полоса солнечного света, минуя складчатые потоки тюля, сбегала на пол, пятная его, и взбиралась по покрывалу.
Чуть повернув голову, я перевела взгляд. Профиль лежащего возле меня человека был одновременно превосходно опознаваем — и абсолютно незнаком. Видимо, потому, что прежде мне никогда не доводилось видеть его спящим.
Значит, не приснилось…
Осторожно, стараясь не разбудить, я выбралась из-под обнимавшей меня руки, села рядом и склонилась над безмятежным, смягченным лицом со слегка приоткрытыми губами. Господи!.. Память охотно отозвалась: «Спящий мужчина — зрелище, над которым плачут ангелы». До сих пор, не находя этому подтверждения, я не относила себя к ангелам. Что в целом не удивительно. Но сейчас, когда лицо моего Бродяги утратило все свои маски, доспехи и прочую бутафорию… Разглядывая беззащитного, не готового к моему любопытному вниманию Снегова, я с ликованием убеждалась: нравится! Мне не требуется прилагать ни малейших усилий к тому, чтобы принять его, что называется, во плоти. Более того: пожалуй, я в восторге от того, что он во плоти. Он кажется мне не идеальным, но единственно правильным, единственно возможным здесь и сейчас. Одновременно я знала наверняка, что не смогу сказать ему об этом. И с неожиданным беспокойством думала о том, что он видит во мне и думает обо мне.