Служу Советскому Союзу
Шрифт:
Так как мы были самыми младшими, то нас засунули назад. Возмущаться и лезть вперед не годилось — нас бы тогда просто выпнули из автобуса, да ещё и наказали бы за задержку. Поэтому мы уселись позади и уставились в окна.
— Эх, сидел бы сейчас на занятиях или болтался бы кишкой на перекладине, — задумчиво проговорил Лёха. — А то едем сейчас не знаю куда…
На его ворчание никто не обратил внимания. Всё-таки интересно было посмотреть на Москву, пусть даже и под дымкой смога. Серые здания, украшенные лепниной и кирпичные строения, украшенные различными вывесками
Я слегка усмехнулся. Всё-таки в СССР знали о правильной пропаганде, оттого и внедряли при помощи слов мысли о том, что труд — это благое дело. Не бизнес, а именно труд. Именно труд сделал из обезьяны человека, именно труд и развивает человека дальше.
— А потом бы лег и отдохнул, помечтал бы о доме, о том, как обниму родителей и поглажу Шарика, — всё также нудел Лёха.
— Если хочешь, я сейчас попрошу остановить автобус, и мы совершим торжественный вынос тела юного курсанта Алексея Забинина. После непродолжительной процедуры предадим тело асфальту и ещё вдогонку надаем пендалей, чтобы лучше летело до казармы, — ласково предложил я.
— Чего ты сразу? — нахмурился Лёха.
— А ты чего? У тебя был шанс отказаться, но ты им не воспользовался. Так чего теперь нудеть?
— Я и не нудю… Нуду… В общем, и не думал нудеть, просто говорю мысли вслух.
— Тогда лучше свои мысли прибереги для себя. Не стоит их высказывать.
— Хм? Почему это? Сам спровоцировал на подвиг, а теперь ещё и рот затыкаешь? — покачал головой Лёха.
— Почему? — хмыкнул я в ответ. — Это интересный вопрос…
В своё время отец мне преподнес один из важнейших уроков. После внедрения в жизнь его урока мои бойцы стали относиться ко мне гораздо лучше. Они почувствовали мою уверенность, мою твердость, а заражаясь ею, сами стали выполнять задачу на порядок эффективнее.
— Мы с вами будущие командиры, — проговорил я после небольшой паузы. — А командир никогда не должен показывать слабость или неуверенность. Пусть он хоть обсирается от напряжения, но солдат должен думать, что это начальник делает от лютой ненависти к врагу. Никогда и ни за что нельзя демонстрировать упаднические настроения. Если только солдаты почувствуют, что командир колеблется, то это уже на пятьдесят процентов меньше вероятности победы. Мы танки, и мы будем двигаться до конца. По-другому мы не должны себя вести…
— А ты мудр не по годам, товарищ первокурсник, — обернулся ко мне капитан, сидевший чуть впереди. — Где-то прочитал или услышал?
— Додумался, товарищ капитан, — ответил я. — Долго размышлял о психологии, вот и вывел формулу поведения командира.
— Совершенно правильно додумался, — кивнул капитан. — А вы мотайте на ус, ребята. Думайте, соображайте, развивайте мышление. Оно вам в будущем пригодится. Ведь командир это тот, кто способен преодолеть внутренний страх, вселить уверенность в других. Ваш друг прав — выигрыш в сражениях напрямую зависит от того, кто ими управляет. Как раз именно от командиров ждут первых шагов, которые должны вдохновить солдат, поднять их в атаку.
Он ненадолго замолчал, а потом вздохнул и продолжил:
— Стоит помнить, что выход из затруднительных ситуаций есть всегда, если не опускать руки, смотреть страху в глаза и идти вперед до победного конца. Таким образом, командир — это тот, кто мелкими потерями, используя опыт и стратегию, может привести войско к победе, тот, кто является для своих солдат ярким примером мужества и воинской чести. Тот, кто не боится брать на себя ответственность за жизнь других и оберегать эти жизни всевозможными способами. Всё понятно?
— Так точно! — кивнули мы.
— Тогда прекратить упаднические настроения! Поныть мы успеем после, если вдруг прихотнется. Сейчас же надо сосредоточиться на реализации поставленной задачи.
После этих слов капитан отвернулся, а мы замолчали. Разговаривать особо ни о чем не хотелось. Мы ехали, каждый думал о своём, а я как мог любовался картинами Москвы из прошлого. Той самой, которую показывали в основном солнечным днём, когда солнышко ласкало фасады и балкончики.
Вскоре Москва кончилась и потянулись леса, поля и небольшие деревеньки. Качка и жара разморила после обеда. Мои друзья, как истинные курсанты, уснули сразу же, как только удалось более-менее удобно примостить тяжелые головы. Я тоже успел задремать, когда автобус неожиданно остановился.
Капитан пробрался вперед и крикнул весело наружу:
— Иван Михайлович, принимай пополнение! В поселок Радовицкий прибыли такие ухари, что мигом всё потушат! Могут даже по-пионерски!
Я быстро огляделся. Мы находились по всей видимости в каком-то поселке. Тут как раз было очень и очень дымно. Дым как будто жил своей жизнью или пародировал туман. От него першило в горле, в глазах понемногу начинало слезиться.
Внутрь автобуса заглянула плешивая голова крепкого мужика лет пятидесяти. Он хмуро осмотрел нас и потом прохрипел:
— Ну и на х… мне эти «пионеры» сдались? Тут у нас не кружок для рисования! Тут скопытиться можно, как два пальца обоссать.
— Товарищ директор, мы тут не в бирюльки приехали играть, а помогать. Если лишние руки не нужны, так мы поедем в другое место! — отчеканил капитан Драчук. — А начальству доложим, что вы отказались от помощи!
— Ладно, езжайте с Ковылем, он покажет, что к чему, — махнул рукой мужик.
Внутрь автобуса почти сразу же заскочил щуплый мужчина в замасленном картузе. Он пожал руку капитану и сразу же обратился к водителю автобуса:
— Слышь, друг, вон тудысь езжай. Тама не сильно полыхает, но всё равно помощь надобна. Как раз по плечу вашему молодняку.
Водитель угрюмо кивнул и повел автобус туда, куда ему показал Ковыль. Дым стал гуще. Где-то вдалеке щелкало и гудело, как будто работала машинка по очищению грецких орехов. Деревья стояли в белесом дыму, как будто изображали картинку из триллера. И вот-вот из тумана вынырнут кровожадные твари, готовые растерзать человека на месте.
Огонь был не менее кровожаден. И порой он перемещался гораздо быстрее киношных монстров.