Смех дьявола

Дефорж Режин

Мы прекрасно разместились в великолепном парке. Штабные живут в замке, персонал — в удобных бараках, предоставленных нам британским правительством. Для тренировок мы располагаем четырьмя тысячами гектаров. Я всегда вспоминаю тебя, когда вхожу в кабинет генерала, оборудованный в библиотеке; половина книг — французские издания XVIII века в роскошных переплетах. Эта комната тебе бы понравилась. Ее высокие окна выходят на лужайку, окруженную огромными деревьями, каких не увидишь во Франции.

После нашего недавнего

размещения здесь генерал решил обедать вместе со своими ближайшими офицерами, что дало мне лестное право на мрачные и молчаливые трапезы, так как патрон молчалив по природе. К этому прибавляется честь, которой мы все опасаемся: быть отправленным на «пробежку большого труса», если погода это позволяет, или «пробежку малого труса», если погода отвратительная. Первая равна трем километрам, которые могут удвоиться либо утроиться в зависимости от настроения. Его молчание изредка прерывается рассказами — воспоминаниями о Чаде или Ксар-Рилане, о его двух побегах, о пересечении им Франции на велосипеде. Однажды вечером он попросил меня рассказать о сыне. То, что он заинтересовался семьями своих подчиненных, было так необычно, что я на мгновение потерял дар речи. Это вывело его из себя: «Почему вы мне не отвечаете? Вы — как и ваши товарищи. Вам осточертели эти пробежки и мои монологи о моих кампаниях. Но я способен интересоваться и другими вещами, кроме войны». Это, конечно, верно, но ни один из нас не имеет об этом представления. Тогда я рассказал ему о тебе, о маленьком, о нашей округе и живущих в ней людях. Я не мог остановиться. Он не прервал меня ни разу. У двери замка он ударил меня по плечу и сказал с улыбкой, которая молодит его и собирает морщинки у глаз: «Видите, я умею слушать. Спокойной ночи».

Наши дни начинаются с рассветом и кончаются поздней ночью. Мы все переутомлены и живем на нервах. Вчера вечером мы были на концерте в соборе, слушали «Реквием» Брамса и Пятую симфонию Бетховена. Я вспоминал тебя и позволил музыке унести меня к тебе.

Дорогая моя, хорошо заботься о себе и нашем ребенке. Скажи нашей замечательной подруге, что для меня большим утешением служит то, что она с вами. Скажи ей о моей большой нежности. Прошу Господа, чтобы он как можно скорее соединил всех нас. Рассказывай иногда обо мне моему сыну, чтобы он узнал меня, когда я сожму вас в объятиях. Это последние строки, которые ты получишь от меня. Не храни их. Я целую твое милое лицо и твои такие красивые руки. Я люблю тебя.

Лоран»

Слезы счастья текли по щекам Камиллы. С тех пор как она его узнала, даже отсутствующий, он всегда был с ней и любим. Когда все закончится…

Грянул выстрел. Молодая женщина, потерявшаяся в своих любовных грезах, вздрогнула. Она вышла на поляну. Трое молодых людей в широких беретах толкали перед собой стволами автоматов молодого человека с искаженным от боли лицом, державшего перед собой окровавленную руку. Сильный пинок отбросил его к ногам Леа и ее дяди.

— Это шпион, — сказал один из партизан.

— Неправда!

— Навозная куча!.. Почему ты прятался?

— А этот пистолет?.. Он для стрельбы в кроликов?

— В округе неспокойно…

— Не болтай. Молчи, негодяй!

Удар приклада обрушился на окровавленную руку. Вопль заставил Камиллу броситься к пленнику.

— Не бейте его!.. Он ранен!

— Говорите, молодой человек… Что вы делаете здесь?

— Я хотел присоединиться к маки.

— Не верьте ему! Это шпион, говорю вам!

— Оставьте его нам. Мы заставим его говорить.

— Прошу вас, отец, помешайте им…

До этого Леон не произнес ни слова. Сидя на пне, он наблюдал за сценой, посасывая потухший окурок. Как бы нехотя он поднялся.

— Из него течет кровь, как из коровы… Мадам Камилла, найдите тряпку, чтобы сделать ему перевязку… Не плачь, малыш, мы поговорим один на один.

Шарль, о котором забыли, ухватился за юбку Леа.

— Почему они делают месье больно?

Камилла вернулась с чистым лоскутом. Она перевязала изуродованную руку.

— Все как надо, — буркнул Леон. — Вы, остальные, следите за окрестностями. Отец мой, я думаю, надо собирать вещички.

— Я тоже так думаю.

— Не шевелись, парень…

Пленник, поднявшийся было, снова рухнул со стоном на землю.

Старый охотник, не спуская с него глаз, приблизился к доминиканцу и спросил его тихо:

— Вы знаете Сиронское ущелье?

— Да.

— Там есть наши люди. Вам нужен проводник?

— Только чтобы выбраться из вашего убежища. Потом и сориентируюсь.

— В Буридее зайдите в дом с голубыми ставнями. Там живет друг. Скажите ему, что Леон ушел по грибы. Он запряжет тележку, предупредит Аристида и проводит вас к рейдерам.

— Это не так далеко. Можно дойти пешком.

— Но не с ними и с малышом.

— Вы правы… А как вы поступите с ним?

— Допросим, черт возьми.

— Вы понимаете, что я имею в виду.

— Отец, это не ваша проблема. Это — мой сектор. Я должен все знать. Слишком много наших арестовано в последнее время.

— Я знаю. Аристид получил из Лондона приказ казнить Клемана…

— Не он один сотрудничал с бошами.

— Увы, я это хорошо знаю!.. И поэтому я здесь. Гран-Клеман и те, кого он увлек за собой, сделали много зла, но я пытаюсь понять, что скрывалось за их отношениями с Дозе…

— Отец мой, за этими отношениями, как вы выражаетесь, были доносы на патриотов, выдача товарищей-коммунистов и сведения об оружии, присланном англичанами. По-моему, этого более чем достаточно: такое отродье Вадо убить, как собаку.

Доминиканец устало пожал плечами и подошел к пленнику.

— Говорите, прошу вас, это будет лучше для всех.

— Особенно для тебя, — фыркнул Леон, толкая раненого своим автоматом.

Камилла и Леа вернулись со своими вещами. Леа сложила свои пожитки в большой синий картонный лист, завязанный с четырех сторон. Она подвесила его к стволу охотничьего ружья Леона. В своем платье с цветочками, соломенной шляпе и сандалиях она имела вид миленькой крестьянки, несущей завтрак работникам в поле.