Смех и грех Ивана-царевича
Шрифт:
— Их Рич отловит, — хмыкнул муж.
— Кошмар! — взвилась Эмма Геннадиевна. — Мой мальчик — и хватает мерзость? Он заболеет! Грызуны — разносчики холеры, чумы, менингита, оспы и вирусного гепатита. Где тут у меня таблетки для повышения иммунитета?
Старушка принялась лихорадочно перебирать армию пластиковых банок у своего прибора.
— Всем привет! — воскликнула Анфиса, вплывая в комнату. Она скользнула по мне взглядом и почему-то хихикнула.
— Что на ужин? — поинтересовалась Ксения, подбегая к столу. — Опять несусветная гадость, которую даже Рич жрать не станет?
Шедший следом за ней Родион молча сел, протянул руку к салатнице,
— Дорогая, нельзя называть хорошую еду мерзостью, — наставительно произнесла Елизавета Матвеевна, материализуясь в столовой, — ведь так можно испортить аппетит другим людям.
— Ричи, немедленно глотай, — приказала Эмма Геннадиевна, насыпая перед пуделем пилюли. — А это тебе, папочка.
Собака и старик обменялись понимающими взглядами и одновременно стали поедать пилюли — Рич слизывал их с тарелки, а Матвей Ильич брал капсулы пальцами, методично отправлял одну за другой в рот и запивал водой.
— Я сказала «гадость», — уточнила Ксения, у которой, похоже, было на редкость боевое настроение.
— Между «мерзостью» и «гадостью» особого различия нет, — заметила Елизавета Матвеевна.
Ее дочь скривилась:
— Гадость — это сырники, которые ест Анфиса. Вид у них такой, словно их уже трое людей поели и умерли. А мерзость — вон тот зеленый плевок, который жует Родион. Согласись, мама, это совершенно разные блюда.
Фиса отодвинула от себя тарелку:
— Иван Павлович, налейте мне горячего.
Я поднял большой фарфоровый чайник и торжественно понес его к столу. Кажется, Анфиса предпочитает не связываться с местным enfant terrible [7] . Некоторое время назад она, не стесняясь в выражениях, по полной программе отчитала мастера Валентина, и я понял: Фиса не из тех людей, что прячут свои чувства от окружающих, она вспыхивает фейерверком и весьма обидчива. Ну-ка вспомним, что послужило причиной взрыва ее эмоций в бывшей ванной Семена? Отнюдь не исковерканное имя Пятакова! Анфиса лишь рассмеялась, увидев над зеркалом «РОЬИГ», зато взбесилась при словах Валентина о несочетаемости цветов в ее санузле и эпитете «дура-баба». Но сейчас она сделала вид, будто не заметила заявления Ксении про мерзкие сырники. Я, грешным делом, напрягся, услышав досужие рассуждения девушки, навсегда застрявшей в подростковом возрасте. Подумал: сейчас тетка достойно ответит племяннице, а у меня нет под рукой огнетушителя, чтобы залить пеной двух дерущихся кошек. Но нет, Анфиса и бровью не повела. Она боится Ксюшу? Или в преддверии свадьбы не желает портить с ней отношения? Ведь та станет хозяйкой.
7
Enfant terrible (франц.) — ужасный ребенок. Человек, смущающий окружающих своим поведением, бесцеремонностью.
— Родя, как ты можешь жрать эту блевотину? — продолжала тем временем Ксюша.
— Это шпинат, — тихо ответил брат.
— Не, ну и че? — на одном дыхании выпалила сестра.
— Вкусно, — еле слышно сказал Родион.
— Дерьмо не деликатес, оно не может быть вкусным, — засмеялась Ксения. — Выплюнь.
— Не хочу.
— Хоть один раз прояви самостоятельность! — взлетела ракетой сестра. — Нельзя жрать все, что подсовывают. Разве ты Рич?
— Мой мальчик дерьмом не питается, — возмутилась Эмма Геннадиевна. — Он получает свежайшую, полезную пищу. Правда, милый?
— Конечно, мамочка, — машинально ответил Матвей Ильич, тоже поглощавший пюре из шпината, — ты, как всегда, права.
— Я спросила у Ричи, — покраснела старушка. — Почему ты за него отвечаешь?
Супруг отложил вилку, внимательно посмотрел на спутницу жизни, сказал:
— «Почему за него отвечаешь?»? В твоих словах, мамочка, определенно есть глубокий смысл, я над ним подумаю. — Затем снова схватил столовый прибор и продолжил трапезу.
Я мысленно зааплодировал ему. Похоже, мы с ним применяем одну тактику борьбы с назойливыми особами.
Я еще в семилетнем возрасте понял, как можно сохранить душевный покой. Если маменька входит в детскую и начинает приставать ко мне с разговором, надо отложить книгу, преданно заглянуть ей в глаза, повторить ее последнюю фразу, очень вежливо сказать: «В твоих словах много интересного, я над ними подумаю», а затем продолжить заниматься своими делами. Вообще, я полагал, что изобрел оригинальный способ избежать истерики и шквала вопросов, типа: «Почему ты меня не слушаешь? По какой причине не отвечаешь? Что за манера сидеть с видом тупого индюка? Где ты научился прикидываться немым?» и тому подобными. Ан нет, оказывается, Матвей Ильич тоже виртуозно владеет этой техникой. Думаю, при других обстоятельствах мы со стариком могли бы подружиться.
Глава 21
— Ужин отвратителен, — не успокаивалась Ксения. — Просто хочется застрелиться при взгляде на… Кстати, что это там, на блюде? Дворецкий, ау! Ты заснул?
— Это рыба на пару, — доложил я, — она приготовлена по рецептам лучших диетологов.
Девушка заморгала, а я в который раз удивился ее вульгарному макияжу. Ну кто посоветовал молодой особе нанести бежево-коричневый тон, кирпичный румянец, намалевать угольно-черные брови и разрисовать веки сине-зелено-розово-фиолетовыми и еще бог весть какими тенями? А прическа! Сейчас у нее копна мелко завитых волос, в них торчит ободок со стразами и несколько блестящих заколок, за которые африканские дикари наверняка продали бы душу. Где были глаза Игоря Анатольевича, когда он делал предложение красавице? Хотя, может, Пятакову нравятся подобные экземпляры?
У Роди в кармане зазвенел телефон, парень встал.
— Куда пошел? — крикнула Ксения. — Тебя из-за стола не отпускали.
— Ты хамка, — неожиданно резко ответил брат, — жду не дождусь, когда ты отсюда свалишь!
Высказавшись таким образом, молодой человек быстро ушел.
— Нет, вы слышали? — вытаращила глаза сестрица. — Мама! Родька мне нагрубил!
— Не обращай внимания, дорогая, он тебя любит, — меланхолично ответила Елизавета Матвеевна и начала намазывать на тост сливочное масло.
— А и поделом тебе! — вдруг радостно сказала Эмма Геннадиевна. — Если говоришь человеку грубости, готовься услышать адекватный ответ.
Старушка поправила очки с бифокальными стеклами и погладила Ричи по голове:
— Дорогой, ты не доел таблетки.
— Нет, мамочка, я употребил все до единой, — отозвался Матвей Ильич.
— Я? Хамила? Кому? Когда? — заканючила Ксения.
— Назвала еду Родиона гадостью, — уточнила Эмма Геннадиевна. — Брат, не в пример тебе, воспитанный человек, вежливый, умный…