Смерть дня (День смерти)
Шрифт:
Наверху одна дверь вела налево, другая – направо, прямо находилась ванная. Хотя по сравнению с первым этажом дыма было много, вещи здесь остались почти нетронутыми.
Слева в дверном проеме виднелись стул, шкаф и край двухъярусной кровати. На последней – ноги. Мы с Ламаншем зашли в комнату слева, Юбер завернул в правую дверь.
Задняя стена обгорела наполовину, кое-где в цветастых обоях зияли мелкие дыры. Балки превратились в уголь, поверхность стала грубой и пузырчатой, как кожа крокодила. «Аллигаторная», – напишут специалисты по пожарам. Обугленные и замерзшие обломки
Ламанш медленно огляделся, потом вытащил из кармана крошечный диктофон. Назвал дату, время и место и начал описывать жертвы.
Тела лежали на двухъярусных кроватях, которые стояли углом в дальнем конце комнаты, между ними умещался маленький стол. Странно, но оба человека были полностью одеты, хотя дым и сажа скрывали покрой одежды и половые различия трупов. Жертва у задней стены носила теннисные туфли; тот, что у боковой стены, умер в носках. Я заметила, что один спортивный носок наполовину сполз, обнажив обугленную лодыжку. Кончик носка нелепо свисал с пальцев. Обе жертвы – взрослые люди. Один, кажется, более крепкий, чем второй.
– Жертва номер один, – продолжал Ламанш.
Я заставила себя взглянуть поближе. Жертва номер один высоко подняла руки, будто приготовившись к удару. Поза кулачного бойца. Огонь, взобравшийся по задней стене, был недостаточно жарким, или ему не хватило времени, чтобы уничтожить всю плоть: он опалил верхние конечности и привел к сокращению мышц. Ниже локтя руки тонкие как палки. Куски обожженных тканей пристали к костям. Ладони превратились в черные обрубки.
Лицо напоминало мумию Рамзеса. Губы сгорели полностью, открыв зубы с темной потрескавшейся эмалью. Один резец покрыт золотом. Нос обгорел и провалился, носовые отверстия направлены вверх, как у летучей мыши. Виднелись мышечные волокна, окружавшие глазницы и тянувшиеся вдоль скул и нижней челюсти, как линия, нарисованная в учебнике анатомии. В каждой впадине по сморщенному и высохшему глазному яблоку. Волос нет.
Жертва номер два пострадала не так сильно. В некоторых местах кожа обуглилась и растрескалась, но в основном просто закоптилась. Тоненькие белые линии расходились от уголков глаз, кожа с внутренней стороны ушей и под мочками осталась бледной. Волосы превратились в кудрявую шапку. Одна рука лежала вдоль тела, вторая протянута в сторону, будто в попытке найти партнера уже после смерти. От вытянутой руки осталась лишь черная костлявая клешня.
Ламанш продолжал монотонно и мрачно описывать комнату и ее безжизненных владельцев. Я слушала вполуха, обрадованная, что мои услуги не понадобятся. Или понадобятся? Здесь должны быть дети. Где они? Через открытое окно лился солнечный свет, виднелись сосны, блестел белый снег. Снаружи жизнь шла своим чередом.
Мои размышления прервала наступившая тишина. Ламанш прекратил диктовать и сменил шерстяные перчатки на латексные. Он начал обследовать жертву номер два: поднял веки, изучил содержимое носа и рта. Потом повернул тело к стене и приподнял у трупа затылок.
Внешний слой кожи потрескался, края загибаются назад. Отшелушившийся эпидермис полупрозрачный, как тонкая пленка в яйце. Под ним проглядывали ярко-красные ткани с белыми вкраплениями
Юбер присоединился к нам, когда Ламанш возвращал тело в прежнее положение. Мы оба вопросительно взглянули на него.
– Пусто.
Мы с Ламаншем переглянулись.
– Там две кроватки. Наверно, детская. Соседи говорят, в доме жили двое малышей. – Он тяжело дышал. – Близнецы. Их там нет.
Юбер достал платок и вытер обветренное лицо. Пот и холодный воздух не самая лучшая комбинация.
– Нашли что-нибудь?
– Конечно, потребуется полное вскрытие, – ответил Ламанш меланхоличным басом. – Но я уже могу сказать, что, когда начался пожар, люди были живы. По крайней мере, вон тот. – Он показал на тело номер два. – Мне нужно еще минут тридцать, потом можете их забирать.
Юбер кивнул и пошел к своей команде.
Ламанш направился к первому телу, потом вернулся ко второму. Я молча наблюдала за ним, отогревая заледеневшие пальцы дыханием. Наконец он закончил. Мне не пришлось спрашивать.
– Дым, – сказал Ламанш. – Сажа вокруг ноздрей, в носу и воздушных пазухах.
Патологоанатом посмотрел на меня.
– Они еще дышали во время пожара.
– Да. Еще что-нибудь?
– Мертвенная бледность. Вишнево-красный цвет. Угарный газ в крови.
– И?..
– Трупные пятна при надавливании бледнеют и исчезают. Еще не установились. Такое случается только через несколько часов после образования мертвенной бледности.
– Да. – Ламанш посмотрел на часы. – Только девятый час. Этот мог бы жить часов до трех или четырех утра. – Он снял латексные перчатки. – Мог бы, но пожарная бригада приехала в полтретьего, значит смерть произошла раньше. Трупные пятна слишком разнообразные. Что еще?
Вопрос остался без ответа. Снизу донесся шум, топот по лестнице. В дверях появился пожарный, красный и запыхавшийся:
– Estidecolistabernac!
Я мысленно пролистала свой словарь языка Квебека. Нет такого. Взглянула на Ламанша. Прежде чем тот успел перевести, мужчина продолжил.
– Есть тут кто-нибудь по имени Бреннан? – спросил он Ламанша.
У меня в желудке образовалась пустота.
– У нас тело в подвале. Говорят, нужен этот парень, Бреннан.
– Я Темпе Бреннан.
Мужчина одарил меня долгим взглядом, склонив набок голову и зажав шлем под мышкой. Потом вытер нос тыльной стороной ладони и снова посмотрел на Ламанша:
– Можете спускаться, как только начальник даст добро. И прихватите с собой ложку. Там мало что осталось.
3
Пожарный проводил нас вниз и в заднюю часть дома. Здесь большая часть крыши отсутствовала, и мрачное помещение заливал солнечный свет. В зимнем воздухе танцевали частички пыли и сажи.
Мы остановились у входа на кухню. Слева я распознала остатки разделочного столика, раковины и нескольких больших кухонных аппаратов. Посудомоечная машина открыта, внутренности черные и расплавленные. Везде обугленные доски, те же гигантские палки, что и в передней.