Смерть эксперта-свидетеля
Шрифт:
– Думаю, вся деревня об этом слышала. На самом деле я, видимо, была первой, кто об этом узнал. Старик очень волновался, хотел поскорее выяснить, достанутся ли ему какие-нибудь деньги, и Анджела позвонила поверенному. Она познакомилась с ним, когда оглашали завещание ее бабушки, поверенный сообщил, что коттедж отходит старику вместе с десятью тысячами фунтов, так что он может не волноваться.
– А сама мисс Фоули ничего не получает?
– Вот именно. А новый секретарь-регистратор – молоденькая девушка, к которой Эдвин, очевидно, чувствовал расположение, получает тысячу фунтов.
– Не
– А вы когда-нибудь встречали людей, ожидающих наследства, которые считали бы завещание справедливым? Завещание его бабушки было еще хуже. Анджела тогда потеряла деньги, которые могли бы в корне изменить ее жизнь. А сейчас они ей не нужны. Мы и так прекрасно обходимся.
– По-видимому, это не было для нее большим потрясением. Он говорил ей о своих намерениях?
– Если вы таким образом пытаетесь деликатно выяснить, имелся ли у нее мотив убийства, можете спросить у нее самой. Вот она идет.
Анджела Фоули шла через гостиную, стягивая с головы платок. При виде гостей лицо ее потемнело, и, сразу насторожившись, она раздраженно произнесла:
– Мисс Моусон любит по утрам работать. Вы не предупредили, что приедете к нам.
Ее подруга рассмеялась:
– Они нисколько меня не побеспокоили. Я приобрела очень полезный опыт – познакомилась с методами полицейского расследования изнутри. Они весьма эффективны и вовсе не так грубы. Ты сегодня рано.
– Из отдела социальной помощи позвонили, что не смогут приехать раньше, чем во второй половине дня. Дядя не желает их видеть, но меня он желает видеть еще меньше. Миссис Суоффилд везет его на ленч в дом пастора. Так что я решила, что вполне могу вернуться домой.
Стелла Моусон закурила сигарету.
– Ты вернулась очень кстати. Мистер Дэлглиш спрашивал меня, весьма деликатно, имелся ли у тебя мотив для убийства кузена; другими словами, говорил ли тебе Эдвин, что собирается изменить завещание?
Анджела Фоули взглянула на Дэлглиша и спокойно ответила:
– Нет. Он никогда не обсуждал со мной свои дела, а я никогда не обсуждала с ним мои. Не думаю, чтобы мне приходилось беседовать с ним о чем-либо, кроме лабораторных дел в последние два года.
– Но это странно, не правда ли, что он захотел изменить давнее завещание, не поговорив об этом с вами?
Она пожала плечами. Потом пояснила:
– Какое это могло иметь ко мне отношение? Он же мне не родной брат, а двоюродный. Он перевелся к Хоггату пять лет назад, чтобы жить вместе с отцом, а вовсе не потому, что здесь живу я. На самом деле он мало меня знал. А если бы знал, сомневаюсь, что я могла бы ему понравиться. Он ничем мне не обязан, и я не могу требовать от него справедливости.
– А он вам нравился?
Она не сразу ответила: задумалась, будто на этот вопрос хотела бы ответить и самой себе. Стелла Моусон, сузив глаза, внимательно смотрела на нее сквозь дым сигареты. Немного погодя мисс Фоули произнесла:
– Нет, он мне не нравился. Думается, я его даже побаивалась. Он был похож на человека, психологически чем-то обремененного, не уверенного в том, должное ли место в жизни он занимает. В последнее время его напряженность, ощущение собственной несчастливости стали почти явно
– Возможно, Брэдли постоянно напоминал Эдвину, каким он сам был в молодости, – сказала Стелла Моусон. – Он болезненно не уверен в себе, и даже в своей профессии, когда только начал работать. Помнишь, как он когда-то заучивал свои показания по вечерам, накануне выступления в суде? Записывал все возможные вопросы, какие ему мог задать адвокат противной стороны, старался добиться абсолютной точности, словесного совершенства текста. Заучивал наизусть научные формулы, чтобы произвести впечатление на присяжных. Он так запутался во время одного из своих первых процессов, что никогда не мог себе этого простить.
Последовало короткое, странное молчание. Анджела Фоули хотела было заговорить, но передумала. Ее загадочный взгляд был устремлен на лицо подруги. Стелла Моусон отвела глаза. Она прошла к столу и затушила в пепельнице сигарету.
– Тетушка же тебе рассказывала, – сказала она. – Она обычно читала ему вопросы, повторяя их снова и снова: это были вечера необычайного напряжения и невыносимой скуки. Разве ты не помнишь?
– Да, – ответила Анджела своим высоким, бесстрастным голосом. – Конечно, я помню.
Она взглянула на Дэлглиша:
– Если вам больше не нужно ни о чем меня спрашивать, я должна заняться кое-какими делами. Сегодня доктор Хоуарт ждет меня в Лаборатории не раньше второй половины дня. А Стелле нужно работать.
Женщины вместе проводили их до крыльца и встали в дверях, как бы поторапливая уходящих гостей. Дэлглиш прямо-таки ждал, что на прощание они помашут им вслед. Он не стал расспрашивать мисс Фоули о ее ссоре с Лорримером. Еще будет для этого время, сейчас пока рано. Интересно, но неудивительно, что она солгала. Гораздо интереснее показался ему рассказ Стеллы Моусон о том, как Лорример заучивал свои показания перед процессом. Кто бы ни рассказал ей об этом, Дэлглиш был совершенно уверен, что это не Анджела Фоули. Когда они отъезжали, Мэссингем сказал:
– Пятьдесят тысяч фунтов могли изменить всю ее жизнь, дать независимость, вытащить ее отсюда. Что это за жизнь для молодой женщины: всегда только вдвоем, никуда из этого от всего мира отрезанного Болота? А она, кажется мне, ничего другого, кроме работы, и не видит.
В порядке исключения машину вел Дэлглиш. Мэссингем взглянул на хмурые глаза в зеркале заднего вида, на длинные пальцы, легко лежащие на рулевом колесе. Дэлглиш откликнулся:
– Я сейчас вспоминаю, что мне говорил старик Джордж Гринэлл, сержант-детектив, у которого я впервые начал работать. Он двадцать пять лет протрубил в Департаменте уголовного розыска. Ничто в людях не могло его шокировать, ничто не удивляло. Он любил повторять: «Тебе станут говорить, что самая разрушительная сила на свете – ненависть. Не верь, мальчик. Эта сила – любовь. И если ты хочешь стать настоящим детективом, научись распознавать ее, когда встретишь».