Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)

Добрынин Андрей Владимирович

— Что, получили?! — ликующе вопил он. Переднему из набегавших на него низаритов он ловко перерубил горло штык-ножом, второму всадил штык в живот, но автоматная очередь, выпущенная в упор, швырнула его на камни. Злобно рыча и скаля зубы, Терлинк попытался подняться, но рослый боро-дач-низарит длинной очередью пригвоздил его к полу, и он умер — как и Байтлих, с проклятием на устах. Один из нападавших уже занес над Корсаковым штык, однако из глубины, помещения грянул вы стрел, и низарит, выронив автомат и схватившись за шею, повалился навзничь. Стрелял Эрхард Розе, неуверенно поводя в воздухе стволом пистолета.

Хлопнули еще три выстрела, но все три раза он промахнулся. Бородач спокойно сменил магазин автомата, прицелился и выпустил очередь. Рука Розе бессильно упала, лязгнув пистолетом о камни, голо ва свесилась на грудь, он дернулся несколько раз, словно пытаясь встать, после чего затих. Корсаков перекатился по полу, чтобы оторваться от нападавших, но те не мешали ему: оставшись без оружия, он увидел десяток направленных на него автоматных стволов и медленно поднялся на ноги. На нем был бронежилет, но он прекрасно знал, что автомат Калашникова на таком расстоянии пробьет практически любой бронежилет, что и подтвердилось на примере Терлинка и Розе. «Все равно прирежут,

а перед этим еще и будут мучить», — вспомнились ему слова Фабрициуса, и он, решительно вытащив из чехла нож, начал пятиться к противоположной стене. Боковым зрением он заметил, что низариты выходят из проема в стене, соединявшего молитвенный зал с разрушенным жилым помещением. Те, что стояли перед ним, тоже стали надвигаться на него, причем часть заходила сбоку. Они явно хотели взять его живым, но броситься вперед не решались, видя, что наемник решил не сдаваться и намерен сопротивляться отчаянно. Корсаков пятился, надеясь упереться спиной в стену и обезопасить свой тыл, но внезапно двое из тех, что обходили его с флангов, решительно бросились между ним и стеной. Корсаков развернулся, сделал пару обманных движений корпусом, и когда один из нападавших на него со спины низаритов на миг потерял ориентировку, нырнул ему под левую руку и всадил ему в сердце нож. Обмякшее тело сползло к его ногам, но в следующий миг другой низарит с разбегу бросился на него, схватив за руки. Запнувшись о мертвеца, Корсаков в обнимку с тем, кто прыгнул на него, грохнулся на битые кирпичи. Он не успел высвободить руку — низариты толпой набежали на него, и страшный удар в висок, нанесенный тяжелым армейским ботинком, швырнул его во мрак беспамятства.

Корсаков очнулся от холода. Он лежал на голом цементном полу в огромной, совершенно пустой комнате с обитой железом дверью. В узкое окошко под высоким потолком виднелось пронизанное сол- нечным светом синее небо — правда, синеву сверху вниз грубо прочерчивали три железных прута. Голова у Корсакова болела, к виску было больно прикоснуться. Низариты, видимо, накачали его снотворным — на локтевом сгибе виднелся след от укола. От наркоза и от полученного сотрясения мозга пленника мутило. В его памяти понеслись картины гибели «великолепной семерки», и он застонал — он успел привязаться к своим товарищам, хотя и понимал, что вряд ли кто-нибудь во всем мире пожалеет о таких людях. Впрочем, он тут же с усмешкой вспомнил о красотке — жене Фабрициуса: вот она-то пожалеет наверняка, но не о невзрачном и немолодом муже, а о деньгах, лежавших на секретном счете, номер которого вместе с бумажником пули разорвали на груди Терлинка. «Да, разве этой шлюшке понять, каким солдатом был ее пузанчик-супруг», — подумал Корсаков и, вторично застонав от ломоты во всем теле, кое-как поднялся на ноги. Подойдя к окну, он подпрыгнул, ухватился за оконные прутья, подтянулся и выглянул наружу. Перед ним разверзлись такие неизмеримые дали, что от неожиданности он чуть не свалился на пол. Далеко внизу лежало безжизненное каменистое плато, пересеченное светлой линией дороги. По дороге, поблескивая, бежал автомобиль, крохотный, как божья коровка. Равнина упиралась в невысокую горную цепь, за которой, сколько хватал глаз, теснились другие вершины, постепенно размываясь и голубея. По-прежнему бесстрастно гудел «ветер ста двадцати дней», задувая в окно холод высокогорья. Корсаков подтянулся повыше и посмотрел вниз. Прямо под ним к земле уходила гладкая, словно стесанная гигантским резцом базальтовая стена головокружительной высоты. Правее Корсаков увидел внизу обширный двор, обнесенный мощной стеной. Двор служил одновременно и взлетной площадкой: на нем стояли большой десантный вертолет и второй вертолет поменьше. От ворот, возле которых стояли вооруженные часовые, постепенно понижаясь, на плато спускалась насыпь таких титанических размеров, что трудно было принять ее за творение рук человеческих, даже если допустить, что основой ее послужил горный отрог. Все увиденное Корсаковым было так огромно, что ему показалось, будто он попал в иной мир, в угрюмую страну великанов, равнодушную к маленькому человечку. Это впечатление отчасти рассеивали лишь тупо ноющий висок да маленькие фигурки часовых во дворе. Корсаков спрыгнул на пол и, усевшись у стены, стал ждать. Он понимал, что находится в главном убежище низаритов, в обиталище Горного Старца, и при мысли о том, что их всем миром отправили атаковать эту таинственную крепость, словно выстроенную могучими джиннами, лицо его искривляла злобная гримаса. Начальство явно не хотело их возвращения: свое дело наемники сделали, и теперь наступало время переговоров и соглашений, когда вояки становятся лишними. Эти мысли разогнали в голове у Корсакова сонную одурь, а в душе — подавленность и покорность судьбе. Ему остро захотелось вернуться и довести до конца свои счеты с компанией. «Не стоит умирать прежде смерти», — подумал он словами Томми Эн-до. Превозмогая боль во всем теле, он принялся делать разнообразные упражнения, разрабатывая затекшие мышцы и одновременно согреваясь. Через некоторое время он услышал звук шагов за дверью, в замочной скважине залязгал ключ, и дверь распахнулась. На пороге стоял тот самый бородач, который убил Терлинка и Розе, а за его спиной — еще несколько вооруженных до зубов низаритов. В руке бородач держал пистолет.

— Свяжите его, — распорядился бородач, кивком пропуская мимо себя своих подручных.

Те ринулись к Корсакову, обступили его и крепко скрутили ему руки за спиной. Удостоверившись в том, что пленник надежно связан, бородач убрал пистолет в кобуру. Корсаков отметил про себя, что кобуру он не застегнул. Пленника вытолкали из камеры и повели куда-то по бесконечным сводчатым коридорам, шедшим то вниз, то вверх, по извилистым лестницам, высеченным в скале. Отпирались неприметные бронированные двери, и процессия ныряла в тесные проходы, за которыми открывались просторные гулкие залы, вновь сменявшиеся лабиринтом коридоров. Корсаков обратил внимание на кожухи силовых кабелей, тянувшиеся вдоль стен, на чуть слышный ровный гул мощной вентиляции, выводившей из бесчисленных помещений излишнюю сырость, на телекамеры, впивавшиеся в проходивших своим стеклянным глазом. Видимо, где-то в скальных недрах скрывалась тепловая электростанция. На всех скрещениях коридоров и в залах, куда выходило по нескольку дверей, стояли часовые. В приоткрытые двери Корсаков видел то компьютерные залы со множеством операторов, вглядывавшихся в мониторы, то заставленные цапками стеллажи. Средневековая твердыня имела вполне современную начинку, но от этого становилась еще более зловещей. Корсаков

поблагодарил судьбу за то, что низариты, экономя электричество, довольно скупо освещали коридоры: благодаря этому его охранники не замечали тех мелких безостановочных волнообразных движений, которые совершала кисть его правой руки, то крутясь, словно резец, вгрызающийся в дерево, то выламываясь из всех суставов. Покойный Томми Эндо по части умения освобождаться от любых пут и оков вполне мог бы потягаться с великим Гарри Гудини и терпеливо обучал этому искусству юного Корсакова. «Конечности должны быть гибкими, но этого мало, — говорил Томми. — Мало просто сгибать руки так и сяк, таща их из пут, — надо сгибать их часто-часто, делая сотни движений в минуту, чтобы рука сама нащупала слабину и пролезла в нее, как червяк или кошка. Попробуй связать кошку и уйти, — вернувшись, ты ее уже не найдешь. А все потому, что связанная кошка вертится не переставая. Безостановочных движений не выдержит никакой узел». И Томми, иллюстрируя собственные слова, словно вытекал из всех веревок, которыми ученики стягивали его, не жалея сил. Теперь Корсаков вспоминал его уроки и улыбался, предчувствуя удачу. Шагавший справа от него бородач покосился на его лицо и на ломаном английском прорычал:

— Смеешься, американец? Постой, скоро тебе будет не до смеха. Если Старец прикажет, я сам намотаю твои кишки на барабан.

— Ну, это если прикажет, — беззаботно отозвался Корсаков на фарси. — Правда, от этого ты не перестанешь быть сыном шлюхи.

Бородач на миг онемел, а за спиной у Корсакова кто-то прыснул. Вся процессия вошла в помещение, служившее, видимо, приемной, где за компьютерами сидели трое юношей в национальных одеждах и стояли, положив правую ладонь на цевье автомата у бедра, трое часовых. Резким контрастом с европейским видом приемной выглядел сводчатый потолок, вырубленный в базальтовой толще. Тяжелые стальные двери беззвучно раздвинулись, и Корсаков бодро шагнул через порог кабинета. Ускорение ему придал увесистый пинок, которым его, не сдержавшись, наградил оскорбленный бородач. «Необычный дизайн», — обведя взглядом кабинет, ирониче-- ски подумал Корсаков. Впрочем, высеченную в толще скалы угрюмую пещеру язык не поворачивался назвать просто кабинетом: помещение явно было рассчитано на то, чтобы своей зловещей атмосферой сразу ошеломить и подавить посетителя. В центре пещеры возвышался один-единственный предмет меблировки — огромный трон, сплошь покрытый резьбой и выглядевший чрезвычайно архаически. Корсаков даже не сразу разглядел на величественном троне щуплую фигурку в сером — хозяина всего, что находилось в недрах горы.

— Подведите его поближе, чтобы я видел его лицо, — тихий вкрадчивый голос Горного Старца донесся из глубины пещеры совершенно отчетливо.

Корсаков, не дожидаясь тычка в спину, зашагал вперед — его охватило безудержное веселье. Пятеро сопровождающих двинулись за ним, и шагах в десяти от трона- бородач придержал его за локоть. Корсаков с любопытством вгляделся в лицо Горного Старца и вдруг узнал в нем того самого старичка-муллу, которого наемники оставили в живых во дворце Адам-хана. Старец тоже напряженно рассматривал Корсакова с ног до головы. Корсаков от- вел взгляд, словно смутился, а сам быстро оглядел своих охранников. Справа от него стоял бородач; Корсаков прикинул расстояние до него, чиркнул глазом по его расстегнутой кобуре и вновь поднял взгляд на Горного Старца. В горячке во дворце Адам-хана Корсаков не старался запомнить лицо старенького муллы, но теперь, рассмотрев то же лицо как следует, он вынужден был признать, что оно как-то мелкотравчато для того не просто высокого, но даже романтического положения, которое занимал его обладатель. Мелкие черты, пронзительные серо-голубые глазки, жестокая и алчная складка тонких губ — такое сочетание не сулило ничего хорошего. Корсаков, впрочем, не испугался, потому что ничего хорошего не ждал, надеясь только на себя и на тот душевный подъем, который он испытывал сейчас и который всегда предвещал ему удачу. Горный Старец произнес заурядным дребезжащим голоском, лишенным всякой значительности, — правда, на вполне правильном английском:

— Приветствую старого знакомого. Наша прошлая встреча не доставила мне удовольствия, но я вас не виню — такова ваша работа. Да, работали вы прекрасно: смело, четко, беспощадно...

Корсаков понял, что резня, устроенная «близнецами», была воспринята Старцем как должное. Он поклонился:

— Спасибо на добром слове. Кстати, тогда у нас возник спор, отпускать вас или нет. Я был за то, чтобы отпустить. Надеюсь, что вы ответите мне тем же.

Старец хищно улыбнулся:

— Мой долг по отношению к братству запрещает мне отпускать врагов. Вот если вы согласитесь стать нашим другом...

— Позвольте, — ритворно удивился Корсаков, — как же я могу стать вашим другом, если я даже не мусульманин?

— Друзьями становятся не только бескорыстно, — пояснил старец. — Вы удивились бы, узнав, сколько у нас друзей во всех европейских столицах. Все эти люди служат нам верой и правдой, не являясь ни иранцами, ни азиатами, ни мусульманами. Ну и мы их не забываем — они ни в чем не знают нужды. Повторяю, совершенно ни в чем. Мы способны

выполнить любое их желание... И любое ваше, если вы станете одним из них.

— Чем же я могу вам помочь? — поинтересовался Корсаков и еще раз окинул взглядом своих стражей. Судя по их неестественно прямоугольным фигурам и застывшим складкам одежды, все они были в бронежилетах, тогда как с него бронежилет, разумеется, сняли. Он вслушался в слова Старца:

— ...У нас есть такое понятие — «любимец смерти». Это человек, который может убивать других людей и подвергаться всем прочим опасностям, не опасаясь разозлить смерть. Если обычный человек начинает слишком вольно обходиться с ней, смерть карает его почти немедленно, но она не в силах поднять руку на своего любимца. Такие люди очень редки и высоко ценятся, их надо уметь отличать от тех, кто просто самонадеянно заигрывает со смертью и потому скоро погибнет. Я умею отличать любимцев смерти и знаю, что вы — один из них, потому-то мой долг — призвать вас на службу братству. А делать вам придется то же, что вы привыкли делать — вызывать смерть.

— Здесь у вас достаточно своих людей, так что мне, видимо, придется работать далеко отсюда, — задумчиво произнес Корсаков. — Но если я изменю вам, разве вы сможете на таком расстоянии покарать меня? Не слишком ли вы мне доверяетесь — да и не только мне, а вообще всем своим европейским агентам? Вдруг человек просто удерет, прихватив денежки?

— Я же вам сказал, что у нас много людей в городах Запада, — напомнил Старец. — Мы всегда в состоянии проследить за тем человеком, который только начинает служить братству. Более того, первое время мы будем контролировать каждый его шаг.