Смерть и «Радостная женщина»
Шрифт:
— Вы предполагаете, что мистер Шелли помогал ему в этой проделке?
— Нет, нет! Разве что по неведению. Ей-богу, не знаю! Я не знаю, понимал ли он, что отец его использует. А отец делал это всякий раз, когда ему был нужен благообразный фасад, чтобы обмануть противника. Видели бы вы их в деле. Способен ли человек вообще не понимать, что им пользуются как прикрытием, причем уже много лет? Может, Шелли закрывал на это глаза, а может, действительно не замечал. Естественно, он не пришел к отцу и не сказал: «Порядок, старина, иди туда спокойно, дверь на задвижке, ключ они хранят на шкафу, что стоит на лестничной площадке». Ничего подобного. Но, сознательно или бессознательно, он выложил отцу все. Никаким другим способом тот не смог бы ничего узнать. Но вот он пришел или прислал
— Вы не спрашивали миссис Харкнесс? Может, она видела, кто приходил? Наверное, она сидела дома, иначе парадная дверь была бы на замке.
— Она была дома и, готов спорить, знает, кто заходил, но что толку ее спрашивать? Она просто скажет, что не обращает внимания на моих гостей, да еще разозлится и станет в позу. Ведь она всегда оставляет свою кухонную дверь приоткрытой, чтобы подсматривать и подслушивать, и мне это известно. Поэтому я не могу обращаться к ней с расспросами.
— Да, понимаю, нам это легче. Хотя, возможно, толку будет не больше. Тогда возникает еще один вопрос. Вы не упомянули о самой вывеске. Если он хотел изъять доказательство того, что сделал подарок, то почему бы одновременно не изъять и сам подарок?
— Он не мог, ее здесь не было. Меня эта вещь немного заинтересовала. Ее столько раз покрывали новой краской, что под всеми этими слоями может оказаться все что угодно. Да линии и пропорции самой картины. В них есть нечто такое… Это далеко не девятнадцатый век. Нет, я не думаю, что она стоит больших денег, но мне хотелось бы знать побольше о ее истории и выяснить, есть ли что-нибудь занятное под верхними слоями. Поэтому я поговорил с Барни Уилсоном, и он предложил показать вывеску торговцу, владельцу галереи на Эбби-плейс, что на окраине города. Вот я и попросил отвезти ему эту вывеску, чтобы тот взглянул на нее и высказал свое мнение. Она все еще у него.
— Когда вы послали ее ему? Очевидно, до пропажи письма. Было ли это до прихода мистера Шелли?
Лесли принялся считать дни. Щеки его снова порозовели, взгляд немного оживился.
— Да, до прихода, ей-богу! Шелли приходил сюда в четверг вечером. Барни увез вывеску на фургоне в понедельник утром, тремя днями раньше.
— По-вашему, это о чем-то говорит?
— А вы думаете, нет? У меня эта штука хранилась шесть недель, и папаша ни разу ею не интересовался. Потом ее отвозят этому торговцу, и три дня спустя папаша начинает борьбу за ее возвращение. По-вашему, тут нет никакой связи?
— Думаете, торговец намекнул ему, что она может иметь какую-то ценность?
— Не знаю, может, и так. Думаю, он прослышал, что я хочу посоветоваться со знатоком, и этого оказалось достаточно. Если бы он заподозрил, что отдал мне ценную вещь, и шутка обернулась против него самого, это просто убило бы его. — Лесли смутился, осознав, в каком щекотливом положении он оказался, и болезненно поморщился.
— Ну ладно, оставим это, — сказал Джордж. — Письмо исчезло. Что потом?
— Вчера вечером, как я уже говорил, мне вдруг захотелось разобраться с ним тайком от Джин. Я знал, где он будет вечером, и был настроен воинственно, хотя и не очень, — с насмешливой улыбкой сказал он, перехватив оценивающий взгляд Джорджа. — Я его и пальцем не тронул. Пришел я туда незадолго до десяти и попросил того официанта вызвать отца ко мне, если тот сможет выкроить минуту. Я не назвался, боясь, что он не выйдет, если будет знать, кто пожаловал. Хотя, возможно, и вышел бы. Вон ведь как повернулось дело. В общем, он вышел, увидел меня и принялся хлопать по спине и смеяться, словно я был гвоздем его вечерней программы. Сейчас, говорит, предупрежу друзей и приду опять. Потом выпроводил меня через боковую дверь и велел идти в амбар, посмотреть, во что он превратился. Сказал, что дверь не заперта. Иди, мол, сынок, а я туда загляну чуть позже. Ну, я и пошел. Не знаю, зачем он меня туда отправил, но мне и самому надо было поговорить с ним наедине, так что амбар вполне годился. Я полагаю, вы уже видели это помещение и знаете, во что он его превратил. Через несколько минут прибегает. Его аж распирает от радости. Под мышкой — бутыль шампанского. «Ну, что теперь скажешь
— А спустя каких-то полчаса он уже был мертв, — заметил Джордж.
— Знаю, но я к нему не притрагивался.
Джин молча взяла Лесли за руку. Между ними словно пробежала искра, и воздух в комнате, казалось, наэлектризовался.
— Я к нему не притрагивался, — повторил Лесли, уже без прежнего напряжения. — Он забегал по галерее, начал вытаскивать из бара бокалы, и я спросил, уж не хочет ли он отметить окончательный разрыв. Внешне все выглядело именно так. Но отец сказал: «Это не для тебя, мой мальчик, я жду гостя поважнее». Поэтому я ушел, оставив отца в добром здравии. Не было даже половины одиннадцатого. Отъехали всего две-три машины, и никаких признаков скорого закрытия заведения не наблюдалось. Я еще злился и поэтому шел домой быстрым шагом. Вернулся примерно без десяти одиннадцать.
— Когда уходили из пивной, видели кого-нибудь поблизости? Или по пути домой? Надо, чтобы кто-то мог подтвердить ваше заявление.
— Как-то не обратил внимания, — сказал Лесли, бледнея. — Я и не подумал, что мне понадобится алиби, иначе позаботился бы об этом. Я хотел успокоиться, побыть наедине с собой.
— Я могу сказать, когда он пришел, — твердо заявила Джин, и рука ее, прежде только касавшаяся руки Лесли, теперь крепко сжала ее. — На нашей улице есть церковь с часами. За две минуты до прихода Лесли они пробили три четверти часа.
— Ага. Что ж, возможно, кто-нибудь заметил, как он возвращался домой. Поищем. — Даже если Лесли не врал, он вполне мог оставить отца в луже крови на роскошной танцплощадке. Ведь, по словам врача, смерть могла наступить и в четверть одиннадцатого. — Миссис Харкнесс, я полагаю, не пришлось вас впускать? У вас были свои ключи?
— Да. И вряд ли она услышала бы, как я вхожу. Она рано ложится и спит в глубине дома. — Лесли бросился в другую крайность и принялся упоминать о разных неблагоприятных для себя обстоятельствах, хотя его не спрашивали.
— Не надо вдаваться в такие подробности, — посоветовал Джордж и с тусклой улыбкой поднялся на ноги. — Пусть и остальные отчитаются за себя. Если вы не сделали ничего плохого, вам нет нужды темнить и волноваться. И, если позволите дать вам совет, ничего не утаивайте. И перестаньте волноваться. — Он застегнул пальто, подавляя зевок. Кофе немного помог, но вздремнуть все равно не помешает. — А пока… вы останетесь в городе, не так ли?
— Останусь, — севшим от страха голосом пообещал Лесли.
Глава VII
— Я склонен верить ему, — заявил Джордж, хмуро глядя на стопку нацарапанных от руки заметок, подсунутую под чашку с кофе. — Когда отец сказал ему, чтобы он шел в амбар, старик, по его словам, выразился так: «Иди, дверь не заперта, я сам загляну чуть попозже». Потом это замечание о шампанском, которое сбило меня с толку: «Это не для тебя, мой мальчик, у меня гость поважнее». Звучит очень правдоподобно и увязывается с фактами. Если бы шампанское предназначалось для нового издевательства над Лесли, Армиджер откупорил бы бутылку загодя. Но она была запечатана. Следовательно, гораздо вероятнее другое: он кого-то ждал, готовился что-то отметить, но не с Лесли. Лесли стал просто приятным сюрпризом, ниспосланным ему чертом, чтобы весело провести время до прибытия другого человека. В тот вечер Армиджера ждало какое-то дело. И если я прав, значит, он просил не беспокоить себя вовсе не из-за Лесли. Велика ли важность, если кто-то услышит, как он распекает своего сына? Наоборот, делать это при зрителях еще приятнее.