Смерть, как непроверенный слух
Шрифт:
– 212-262, сказал я поспешно, на чем черногорец и закончил дело:
– Аферим [31], с этого момента это твой телефонный номер, только подпиши вон тут, пожалуйста!
Получилось, что этот черногорец вознаградил меня за смелость, заключавшуюся в открытом высказывании того, что мой отец, под выпивку и музыку, говорил последние двадцать лет.
Отец, после моего триумфа в Венеции, больше не водил с собой на ночные гулянки человека моего роста, чтобы показать, какой у него высокий сын. После инфаркта отец был вынужден сбавить обороты пьянства, но обходил сараевские
– Ты читал сегодняшний «Нин», как им там мой-то вмазал, а?
Получилось, что я реализовал отцовы мечты о свободе. Очень моему отцу нравилось, что я не щадил никого, и он все больше напоминал довольного человека, достигшего в жизни всего чего хотел. Когда бы ни завязался, под жареную ягнятину и белое вино, серьезный разговор о насущном, как только беседа заходила в тупик и никто уже не знал, как из него выбраться, отец мой всегда говорил:
– Э, брат, почитай-ка эмирово интервью «Нину», там все сказано.
Будто поддерживая тем самым две вещи: ценность моих соображений, и саму идею, выраженную моими словами. Еще важнее, означало это, что все трения между сыном и отцом остались в прошлом, и, что самое важное, он обрел свободу без страха сказать своим коллегам, включая и генерального секретаря ЦК БиГ:
– А пошли-ка вы все на хер!
То есть, он достиг Олимпа своей общественной деятельности!
Тогда же фактически все обязанности главы семьи были перенесены от Мурата ко мне. Во время своих ночных загулов он начал прятаться от моих друзей, а когда как-то ночью наткнулся в одной сараевской кафане на Сидрана, то вернулся домой под утро с ним вместе, потому что они жили по соседству. И, перед тем, как зайти домой, отец сказал Сидрану:
– Только Боже тебя упаси сказать Эмиру, что сегодня ночью мы с тобой пили!
Отдельной неприятностью было то, что он так быстро толстел. Сидел он на диете, приносившей мало пользы. Временами он ограничивал себя в еде, но когда я, из-за премьеры «Папы в командировке», отправился в турне по миру, он расслабился и набрал четыре-пять килограммов. Вспомнив, что я скоро приеду, он позвонил Майе, скажем, в пятницу и спросил:
– Майя, когда мучитель приезжает?
Майя ответила:
– В следующий четверг.
– Ох, значит, с понедельника сяду опять на диету.
Но выходные не хотел он пропускать любой ценой. Даже ценой того, что мучитель (злодей), то есть я, станет шпынять его из-за набранного веса и сердца, которое, из-за него, может отказать.
– Сяду на диету с понедельника до четверга. Не знаешь ты, сноха, какое это счастье, ягнятина под белое вино с газировкой из сифона!
В жаркие летние месяцы отец оставался в Сараево и наслаждался одиночеством, пока Сенка загорала и купалась на макарской ривьере. Во второй половине июля и начале августа Сараево пустело и становилось чудесным городом. Отец ввел тогда в обыкновение спать до полудня в нашей квартире, очень ему нравилось, что в домах австро-венгерской постройки не нужен кондиционер, но вскоре выяснил недостаток этой своей привычки: спал он сладко, но просыпался голодным. Надо сначала наесться, а потом уже идти спать, думал отец, сидя за канцелярским столом и наблюдая в окно, как чешские трамваи скрежещут по рельсам перед Исполнительным Собранием, и предвкушал будущие события.
Из-за этого своего решения он решил встать завтра пораньше, приготовить еду, отнести ее на Шеноину 14, и только потом идти на работу. Приятно было думать о завтрашнем дне, в котором его ждали целых два восхитительных события - сладкий полуденный сон, за которым последует небольшое угощение, когда он подкрепится подготовленным шницелем, причем особенное удовольствие доставит ему мысль, что питается он диетически.
Мишо Мандич работал в окружном Суде всего в сотне метров от Шеноиной 14. Как специалист по гражданскому законодательству, должен был он рассматривать тридцать дел в месяц. Обычно все эти дела заканчивал он за первую неделю, так что свободного времени было у него хоть отбавляй. Чаще всего посещал он дочь, но и со мной любил разговаривать, как говорили в Сараево, «выяснить мой взгляд на историю». Когда наступало лето, он продолжал приходить в нашу квартиру, несмотря на то, что уже в начале июня мы уезжали в Високо, на дачу. Была у Мишо такая чудаческая привычка; первым делом, поздоровавшись с домочадцами - он открывал холодильник. Когда-то это происходило из чистого любопытства, и он часто приносил разные сласти, купленные в боснийской провинции, где он производил инспекцию городских судов. Или, может, открывал он холодильник, как бывший зэк, который вечно встревожен, хватит ли ему еды?
Проснувшись тем утром, Мурат Кустурица сделал все по задуманному. Зажарил себе шницель, в большую миску нарезал салата, закрыл обе тарелки фольгой и отправился на Шеноину 14. Солнце едва взошло, а он уже зашел к нам в квартиру и поставил шницель с салатом в холодильник. Когда он пришел на работу, стало ясно, что это будет один из тех июльских дней, когда в Секретариате по делам информации республики Боснии и Герцеговины особо работы нет. Большинство его сотрудников были уже в отпуске. Несколько раз в течение рабочего дня Мурат Кустурица вспоминал о шницеле, который будет съеден им с превеликим удовольствием, и тогда, в прохладе квартиры с высокими потолками австро-венгерской постройки, можно будет по-царски вздремнуть часок, а то и два.
Мишо Мандич в отпуск еще не ушел. Тоже решил остаться в пустом городе. Каждый день приходил он в нашу квартиру, в которой его дочь перед отъездом прибралась и, конечно, опустошила холодильник. Знавшего голод человека никогда не покидает желание чем-нибудь перекусить. Поскольку холодильник оказывался по-прежнему пуст, Мандичу не оставалось ничего, кроме как, убедившись в этом, закрыть его, выспаться и отдохнуть душою от утомительных дел гражданской юриспруденции.
Около половины третьего Мурат покинул здание Исполнительного Собрания и направился в сторону Шеноиной 14.
– Все к тому, что мне не мешает маленько перекусить, - улыбнувшись, умозаключил помощник министра информации республики Боснии и Герцеговины.
И даже принялся насвистывать свою любимую песенку «Потому что бродяга я... меня манит дорога...». И, словно тигр, ускорял свой шаг по мере приближения к цели: «Ну, держись, шницелечек мой, немного же тебе осталось, ждет тебя Страшный Суд! Ух, покажу я тебе, вот увидишь!», говорил он про себя.
По дороге завернул в «Градину» и купил хлеба и приправ к салату. Заодно учтиво поздоровался с Ризом, сараевской легендой и гомосексуалистом: