Смерть Канарейки
Шрифт:
– «Я сам вызвал свое падение. Никто, будь он велик или низок, не уничтожит себя иной рукой, чем своей собственной. В то время как я исповедуюсь в этом, найдутся многие, кто, по крайней мере, сейчас отнесутся к этой исповеди с недоверием. И хотя я безжалостно обвиняю себя, помните, что я делаю это без всякого оправдания. Наказание, наложенное на меня людьми, ужасно, но еще ужаснее падение, которое я сам себе выбрал… я узнал свое положение, и на заре возмужалости… я наслаждался прославленным именем, выдающимся положением в обществе… Затем наступил поворотный момент. Я устал жить наверху и по собственной воле опустился жить в бездну… Я удовлетворял свои желания. Я забыл, что каждый, даже самый незначительный поступок
Он отложил книгу.
– Вы понимаете теперь, мистер Маркхэм?
Несколько мгновений Маркхэм молчал.
– Вы не хотите сказать мне про Скила? – спросил он наконец.
– Эта скотина! – На лице Спотсвуда было отвращение. – Я мог бы убивать такие создания каждый день и рассматривать себя как благодетеля общества… Скил спрятался в стенном шкафу, когда я вернулся из театра и он, должно быть, видел, как я убил эту женщину. Если бы я знал, что он сидел за запертой дверью шкафа, я сорвал бы ее и выволок бы его оттуда. Но откуда мне было знать? Казалось естественным, что шкаф должен быть заперт – я даже не обратил на это внимания… А на следующий день он позвонил мне сюда, в клуб. Сперва он звонил мне домой на Лонг-Айленд и узнал, что я здесь. Я никогда не видел его до тех пор, не знал даже о его существовании. Но он, кажется, собрал обо мне достаточно сведений, возможно, часть денег, которые я давал этой женщине, шла к нему. В какую грязь я попал… Когда он позвонил, то намекнул насчет фонографа, и я понял, что он что-то нашел. Я встретился с ним в фойе, и он сказал мне всю правду. Я не мог сомневаться в его словах. Когда он увидел, что я поверил ему, он запросил такую огромную сумму, что я был потрясен.
Спотсвуд зажег сигару.
– Мистер Маркхэм, я уже не богатый человек. Сказать правду, я на грани банкротства. Дело, которое оставил мне отец, уже около года находится в руках кредитора. Дом в Лонг-Айленде принадлежит моей жене. Об этом мало кто знает, но это правда. Для меня было бы совершенно невозможно выплатить сумму, которую потребовал Скил, даже если бы я согласился. Однако я выдал ему небольшую сумму, чтобы он молчал несколько дней, пообещав отдать ему все, что он просил, как только улажу свои дела. Я надеялся тем временем завладеть пластинкой и тем лишить его главного козыря. Но мне это не удалось, и вот тогда он мне пригрозил рассказать все вам. Я согласился принести деньги ему домой поздно вечером в субботу. Я пришел с твердым намерением убить его. Я не хотел быть замеченным, но он сам помог мне, объяснив, когда и как я смогу придти. Очутившись там, я не стал терять времени даром. В первый же момент, когда он ослабил свою настороженность, я схватил его и покончил со всем этим. Затем, заперев дверь, я взял ключ с собой и совершенно открыто вышел из дома и вернулся сюда в клуб. Это все, я полагаю.
Ванс задумчиво наблюдал за ним.
– Так когда вы приняли мою ставку вчера вечером, – сказал он, – то сумма представляла значительный расход для вашего бюджета?
Спотсвуд еле заметно улыбнулся.
– Это было все, до последнего цента, чем я еще располагал в мире.
– Изумительно! Не разрешите ли вы узнать у вас, почему вы выбрали для своей пластинки наклейку бетховенского «Анданте»?
– Еще один просчет, – устало сказал Спотсвуд. – Я решил, что если кому случится заглянуть в фонограф, прежде чем я вернусь и уничтожу пластинку, он скорее захочет послушать легкую музыку, чем классику.
– И туда заглянул человек, который питает отвращение к легкой музыке! Боюсь, мистер Спотсвуд, что в игре за вашим плечом стояла сама судьба.
– Да… Если бы я был религиозен, то мог бы наговорить вам с три короба о возмездии и божественном наказании.
– Мне хотелось бы узнать у вас относительно драгоценностей, – сказал Маркхэм. – Я бы не стал упоминать об этом, если бы вы уже не сознались в основных пунктах преступления.
– Я не буду оскорблен никаким вопросом, который вы пожелаете задать, сэр, – ответил Спотсвуд. – После того, как я вынул письма из шкатулки для документов, я перевернул квартиру вверх дном, чтобы создать впечатление грабежа со взломом… По этой же причине я забрал ее драгоценности. Кстати, я заплатил за большую их часть. Я предложил их Скилу, но он побоялся их взять. Тогда я решил избавиться от них. Я завернул их в одну из клубных газет и выбросил в мусорный ящик возле Флитирон-Билдинг.
– Вы завернули их в утренний «Геральд», – вмешался Хэс. – Вы заметили, что Чарли Кливер не читает ничего, кроме «Геральда»?
– Сержант, – голос Ванса звучал очень резко. – Конечно, мистер Спотсвуд не знал об этом, иначе он выбрал бы другую газету.
Спотсвуд улыбнулся Хэсу с легким презрением. Затем, бросив на Ванса взгляд полный уважения, он снова обернулся к Маркхэму.
– Через час после того, как я отделался от драгоценностей, меня охватил страх, что сверток могут найти и газету проверить. Поэтому я купил другой экземпляр «Геральда» и вставил его на место. – Он помолчал. – Это все?
Маркхэм кивнул.
– Спасибо, это все. Теперь я должен только просить вас последовать за этими людьми.
– В таком случае, – спокойно сказал Спотсвуд, – я хочу попросить нас о маленьком одолжении, мистер Маркхэм. Теперь, когда все закончилось, я хочу написать записку своей жене. Но я хочу написать ее в одиночестве. Конечно, вы понимаете это желание. Это займет всего несколько минут. Ваши люди будут стоять у двери, я не смогу убежать… победитель может позволить себе быть великодушным до такой степени.
Не успел Маркхэм ответить, как Ванс выступил вперед и коснулся его руки.
– Надеюсь, – сказал он, – что вы не сочтете необходимым отказать мистеру Спотсвуду в его просьбе.
Маркхэм нерешительно взглянул на него.
– Я думаю, что вы заслужили право указывать, Ванс, – неохотно согласился он.
Затем он приказал Хэсу и Сниткину подождать снаружи в холле, он, Ванс и я вошли в соседнюю комнату. Маркхэм стоял, как на страже, возле двери, но Ванс с иронической улыбкой подошел к окну стал рассматривать Медисон-Сквер.
– Клянусь богом, Маркхэм! – заметил он. – В этом парне есть что-то величественное Им трудно не восхищаться.
Маркхэм ничего не ответил. Городской шум и гуденье, приглушенные плотно закрытыми окнами, казалось, подчеркивали зловещую тишину маленькой спальни, где мы находились.
Затем из другой комнаты раздался новый звук. Маркхэм распахнул дверь. Хэс и Сниткин кинулись к распростертому телу Спотсвуда и, когда Маркхэм подошел, уже стояли, склонившись над ним. Маркхэм резко остановился и повернулся к Вансу, показавшемуся в дверях.
– Он застрелился!
– Представьте себе, – сказал Ванс.
– Вы… вы знали о том, что он собирается сделать? – захлебнулся Маркхэм.
– Это было довольно очевидно.
Глаза Маркхэма блеснули гневом.
– И вы намеренно потворствовали ему, чтобы дать ему эту возможность?
– Ну, ну, старина, – упрекнул его Ванс. – Умоляю вас, не давайте воли своим предрассудкам. Конечно, неэтично отнимать жизнь у другого, но собственная жизнь человека остается его Жизнью, с которой он волен делать все, что ему угодно. Самоубийство – это неотъемлемое право человека. И я склонен думать, что под отеческой эгидой современной демократии это единственное право, которое ему оставлено. А?