Смерть консулу! Люцифер
Шрифт:
— Позвольте возвратить вам эту муфту, — сказал он. — Если не ошибаюсь, она принадлежит вам.
— Благодарю вас. Мне очень приятно получить её из рук такого знатока музыки, как вы.
— Да вы понимаете божественное искусство! — сказал месье Фондрет, узнав молодого человека, которого он не раз встречал в опере. — Вы не пропускаете ни одного значительного представления. В наше время любители музыки сделались редкостью.
— Я приехал в Париж, чтобы насладиться художественными произведениями, которыми так богата ваша столица, хотя я сам из музыкального города.
— Простите моё любопытство. Не соотечественник ли вы бессмертного Глюка? — спросила мадемуазель Атенаис.
— Да, я уроженец Вены и с наслаждением услышал здесь знакомые звуки тех самых опер, которыми я восхищался в моём отечестве. Всякое великое музыкальное произведение не может быть исключительной принадлежностью какой-нибудь отдельной страны или города; оно неизбежно становится достоянием всех; тут исчезает всякое различие языков и национальностей и люди чувствуют себя братьями.
Фондрет в порыве восторга обнял Эгберта и прижал к своему сердцу.
— Вы видите, я был прав, — шепнул месье Артур стоявшей возле него молоденькой танцовщице. — Это мистик, получивший образование в каком-нибудь германском университете, вроде тех господ, которых так метко описала госпожа Сталь в своей книге о Германии.
Эгберт хотел снять шляпу, чтобы проститься со своими новыми знакомыми, но остановился, увидев на другой стороне графа Мартиньи, который шёл под руку с Антуанетой. Красота молодой графини и её траурный наряд, выделявшийся среди пёстрых шалей и цветных платьев других дам, тотчас же привлекли внимание мадемуазель Атенаис.
Антуанета поравнялась с группой разговаривающих, приветливо улыбнулась Эгберту в ответ на его поклон и слегка кивнула ему головой.
— Вы знакомы с этой красавицей? — спросила с живостью Атенаис. — Это, вероятно, ваша соотечественница!.. Кто она?
— Да, она приехала из Вены. Это племянница графа Вольфсегга и носит его титул, — ответил Эгберт, не решаясь произнести фамилию Гондревиллей, которые были включены в число эмигрантов.
Лицо Атенаис покрылось багровым румянцем.
— Вольфсегга! — воскликнула она. — Вы говорите, что это племянница Ульриха Вольфсегга?..
Эгберт растерялся, видя смущение своей собеседницы. Но она тотчас же овладела собой и с искусством, приобретённым в жизни и на сцене, придала лицу своему спокойное выражение.
— В молодости я была знакома с одним графом Вольфсеггом... Ещё раз благодарю вас за любезность... Позвольте узнать вашу фамилию?..
— Эгберт Геймвальд.
— Надеюсь, вы побываете у меня и доставите удовольствие поговорить с вами о немецкой музыке.
Расставшись с обществом, в котором он очутился так неожиданно, Эгберт пошёл вдоль набережной к улице Таrаnnе, где жил доктор Вельямин Бурдон, которому он хотел нанести визит. Сегодня же рано утром гоффурьер привёз ему приглашение от императрицы Жозефины в её загородную резиденцию Malmaison. Воображение рисует ему блистательную картину придворного вечера, но тут мысли его переходят к Антуанете и случайному знакомству с Атенаис Дешан. Сколько новых и постоянно меняющихся впечатлений! Припоминая день за днём своё пребывание в Париже, Эгберт чувствует себя вполне удовлетворённым. Ему кажется — и он уже писал об этом Магдалене, — что в этот короткий промежуток времени он больше пережил, чем за всю свою предшествующую жизнь.
Сравнение блистательного Парижа с австрийской столицей невыгодно для последней, но тем не менее непреодолимое чувство влечёт его к далёкой родине, в его тихий дом на уединённой улице. Пока живо это чувство, он может смело идти навстречу будущему и восхищаться окружающим великолепием; никто не назовёт его изменником.
Размышления его были прерваны неприятным ощущением невидимой опасности. Ему показалось, что кто-то идёт по его следам, замедляя и ускоряя свои шаги сообразно с ним. Он оглядывается с испугом, но трудно отличить кого-либо в толпе воскресных гуляющих, которые, по-видимому, не обращают на него никакого внимания. Одни заняты разговором, другие глядят на реку, облокотившись на перила; некоторые, заметив, что он остановился, следуют его примеру и с недоумением смотрят на него.
Эгберту становится стыдно за свой страх. Что может случиться с ним при дневном свете, при такой массе народа? У него не может быть врагов в чужом городе, где он ещё так недавно и где он ни с кем не имел ни малейшего столкновения. Меттерних предостерегал его от полиции Фуше, которая охотно вмешивается во всё без всякой необходимости. Но ей нет никакой надобности преследовать его на улицах, она знает его имя и адрес. Ей, вероятно, также известно, как он восхищается Бонапартом!
Эгберт перешёл мост и очутился на другой стороне реки; но и здесь он слышал за собой тот же шум шагов.
«У меня положительно слуховая галлюцинация, — сказал про себя Эгберт для своего успокоения. — Мои нервы расстроены в ожидании предстоящего вечера. Хорошо что я иду к доктору...»
Он дошёл до угла улицы Тагаппе и St.-Benoit, где стоял старый четырёхэтажный дом мрачного и неуклюжего вида, нижние окна которого были снабжены железными решётками. Тяжёлое впечатление, производимое этим тёмным огромным зданием, ещё более усиливалось близким соседством больницы. В этом доме жил Беньямин Бурдон, один из главных врачей госпиталя, чтобы быть поблизости от тех, которые нуждались в его помощи, так как он проводил с ними большую часть дня.
Вот он выходит из госпиталя и переходит улицу.
— Господин Эгберт Геймвальд! Очень рад видеть вас. Я только что собирался нанести вам визит!
С этими словами Бурдон пожал руку Эгберту и без всякого намерения по привычке попробовал его пульс.
— Что с вами? — спросил он. — У вас лихорадочный пульс! Вы, должно быть, бежали сюда.
— Не знаю, я не заметил этого... Мне всё казалось, что кто-то гонится за мной.
— Ну, здесь вы в безопасности. Кроме нас с вами, никого нет на улице.
— Вы ошибаетесь! Вот идёт какой-то человек в чёрном плаще; он остановился посреди улицы.
— Да, вижу, вот он смотрит на нас. Что ему нужно! Но вы вздрогнули и изменились в лице!..
— Обратите внимание на его физиономию, — сказал поспешно Эгберт. — Это шевалье Цамбелли.
Но в этот момент человек в чёрном плаще повернулся к ним спиной и поспешными шагами направился к набережной.
Беньямин Бурдон и Эгберт поднялись на крыльцо старого дома и исчезли за тяжёлой дверью.