Смерть консулу! Люцифер
Шрифт:
— Очень рад видеть вас, Тальма. У вас отличный вид. Пребывание в Эрфурте принесло вам пользу. Своей игрой вы сделали честь мне и Франции.
— Вы слишком милостивы, ваше величество.
— Я не знаю, кто из наших академиков доказывал превосходство испанского театра перед нашим...
— Гингене, — подсказала ему Жозефина, которая отличалась превосходной памятью.
— Да, Гингене. Но я должен сказать вам, mesdames, — он обратился к дамам, — что мы видели на испанской сцене только жалкие фарсы бездарных актёров. Даже их знаменитый Fandango не более как однообразный полуварварский танец. Мы должны цивилизовать Испанию, и мы можем это сделать. Пиренеев не существует больше! Этого не мог сказать ни Людовик XIV, ни Карл Великий.
Затем, сделав быстрое движение, чем он так часто озадачивал окружающих, он опять очутился около Тальма.
— Ну, как идёт наш Гектор?
— Мы надеемся сыграть его перед вашим величеством в первых числах этого месяца.
— Это превосходная трагедия, — продолжал Наполеон. — Она совершенно в греческом стиле. В ней изображён идеал женщины в лице домовитой и нежной Андромахи, восхваляется любовь к отечеству и военные доблести. Это цель поэзии великого народа. Пускай другие менее воинственные нации, как, например, немцы, занимаются романтическими бреднями. Рассчитываете ли вы на успех?
— Со своей стороны я употреблю все старания, ваше величество.
— Вы не отвечаете на мой вопрос. Говорите прямо. В этом деле вы лучший судья, нежели я.
— По мнению публики, автор выбрал слишком отдалённый сюжет; парижане желают, чтобы им изображали события из нашей истории, которые имели бы непосредственную связь с настоящим...
— Вы правы, Тальма, — прервал Наполеон. — Я не понимаю, почему наши поэты не изображают нам события из французской истории. Может ли быть что-либо лучше для сюжета, чем восстановление империи Карлом Великим, его победы над лангобардами и саксами, его коронование и так далее. Поэты перевелись у нас. Неужели войны, которые вынуждает нас вести неверная Англия, убивают поэтический гений? Пример Греции и Древнего Рима доказывает противное. Всё зависит от нации, а не от правления. Кажется, нам придётся выписывать поэтов из Германии. Посмотрите на Виланда и Гете! Это величайшие поэты нашего столетия и вместе с тем умные люди, которые с благодарностью относятся к тому, что я сделал для мира. В этом они стоят неизмеримо выше наших так называемых писателей, которым приличнее было бы взять в руки чулок, нежели перо.
Рассуждая таким образом, Наполеон ходил взад и вперёд по зале и случайно остановился перед Эгбертом. Незнакомое лицо привлекло его внимание. Он вопросительно взглянул на Жозефину.
— Господин Эгберт Геймвальд, — сказала она поспешно. — Его представил нам австрийский посланник граф Меттерних.
— Вы австриец? — спросил Наполеон повелительным тоном.
У Эгберта внезапно забилось сердце.
— Да, ваше величество, я из Вены, — ответил он.
— Из Вены! — воскликнул Наполеон, нахмурив брови. — Кажется, в Вене течёт теперь не Дунай, но поток Леты. Скоро же забывают там уроки, данные жизнью! Австрия получит новый урок, милостивый государь, если она этого желает, и хуже прежнего. Я ручаюсь вам в этом. Я не желаю войны. Беру в свидетели всю Европу, что теперь все мои усилия направлены против Испании. Австрия в тысяча восемьсот пятом году спасла Англию, когда я собирался переехать пролив и взять приступом Лондон. Теперь она останавливает мои победы в Испании. Она ответит мне за это. Я разобью ваши войска, уничтожу их до последнего человека...
Буря разразилась. Давно накопившаяся ярость нашла себе выход. Присутствие австрийца при дворе Жозефины послужило для императора удобным поводом, чтобы излить своё неудовольствие.
В подобные минуты в Наполеоне было величие всесокрушающей силы. Его лицо принимало выражение неумолимой жестокости и, благодаря правильным и благородным очертаниям, приобретало своеобразную красоту.
Все стояли молча в боязливом ожидании, опустив глаза. В голове Антуанеты промелькнула мысль: это высший из смертных! Ни Александр Македонский, ни Цезарь не могут сравниться с ним!
Эгберт спокойно выдержал первую вспышку грозного властелина и не изменил себе ни одним движением. Но когда Наполеон внезапно оборвал свою речь, он поднял голову и громко сказал:
— Ваше императорское величество, вы ошибаетесь, я не солдат и не государственный человек, я учёный.
Жозефина ещё более побледнела. Всякое противоречие раздражало Наполеона даже при его спокойном состоянии.
На этот раз он был озадачен и, взглянув с удивлением на смелого юношу своими сверкающими глазами, спросил:
— Вы видите меня не в первый раз?
Он не мог иначе объяснить спокойствие молодого австрийца.
— Я видел ваше величество в Шёнбрунне за три дня перед Аустерлицкой битвой.
Присутствующие, услыхав этот ответ, вздохнули свободнее. Воспоминание о битве трёх императоров всегда приводило Наполеона в хорошее расположение духа. Эта битва была не только одной из его самых крупных побед, но и венец его военного искусства.
— Однако вы или, лучше сказать, ваш император хочет отважиться на новый Аустерлиц!
— Кто видел тогда ваше величество, как я, тот не будет желать войны Франции с Австрией.
— Вы давно в Париже? — спросил император уже более милостивым тоном.
— Полтора месяца, ваше величество.
— Как вас зовут?
— Эгберт Геймвальд, ваше величество.
— Так вы учёный! Действительно, вы напоминаете мне молодых людей в северогерманских университетах — Галле и Иене. Прекрасная, сильная молодёжь. Жаль, что вам внушают ложные понятия и увеличивают вашу природную склонность к мечтательности и романтизму. Чего только не сделала бы эта молодёжь под моими знамёнами!.. Какая у вас специальность, господин Геймвальд?
— Я изучал медицину, ваше величество, но вследствие преждевременной смерти моего отца...
— Вы сделались богаты и независимы и бросили науку?
— Да, ваше величество! И я приехал в вашу столицу, чтобы изучать сокровища искусств, которые собраны здесь благодаря вашим победам и мудрости.
— Мне приятно слышать это от немца. Если я приказывал свозить сюда художественные произведения из полуразрушенных церквей и замков, из далёких монастырей и маленьких городков, чтобы выставить их в светлых и обширных залах, то это было сделано для общего блага. Но мои лучшие намерения всегда остаются непонятыми. Вот, например, ваши соотечественники приписывают мне желание начать войну с Германией! Но к этому принуждают меня ваши князья и дворянство. Они неисправимы. Но ваш народ благодарнее и послушнее французского. Ему предстоит великая будущность, если он когда-нибудь найдёт себе достойного предводителя.
Император при этих словах пристально посмотрел на Эгберта, как бы ожидая ответа.
— У нас многие убеждены, что такой человек послан нам провидением в лице вашего величества. Вас называют у нас новым Карлом Великим.
— Но вы лично не разделяете этого мнения?
— У меня не может быть мнения в этом случае, но я поклоняюсь гению. Не сочтите это за лесть, ваше величество. Я не имею чести быть вашим подданным и потому могу позволить себе подобное заявление.
Наполеон улыбнулся. Такой милости удостаивались немногие, но на Эгберта эта улыбка произвела отталкивающее впечатление. Улыбался один рот, между тем как лоб и глаза оставались серьёзными и мрачными.