Смерть консулу! Люцифер
Шрифт:
— При нашей дружбе, шевалье, это опасение кажется мне совершенно напрасным. Вы можете видеть меня, когда вам угодно.
— Разве вы не знаете, что во всех салонах и на улицах толкуют о предстоящей войне с Австрией? Мысль, что уже сочтены часы вашего пребывания в Париже, приводит меня в отчаяние.
— Я ещё не думаю об отъезде, — ответила уклончиво Антуанета. — Наш посланник граф Меттерних надеется на восстановление мира.
— Он только обманывает других. Может ли он думать, что император позволит усыпить себя и будет спокойно ожидать, пока нападут на него?
— Что бы ни случилось, но меня привязывает к Парижу святая обязанность спасти моего брата. Я не уеду отсюда, пока не узнаю, что он на свободе.
— Всякий поймёт и одобрит это намерение, даже ваши родители, так как вы возвратите им потерянного сына. Вы представляете собой редкий пример сестринской любви. Если бы вы слышали, с каким восхищением говорит о вас император.
— Его величество слишком милостив ко мне, придавая такое значение моему поступку.
— Его великодушное сердце всегда было способно понимать высокие дела и помыслы. Как ошибается мир относительно этого человека!
— Вы восхищаетесь им, и он, со своей стороны, вероятно, также ценит ваши достоинства...
— Я никогда не скрывал своего уважения к нему, даже в Вене, где небезопасно было хвалить его.
— Опасно! Только не для шевалье Цамбелли!
— Именно мне, потому что вы постоянно нападали на него.
— Теперь вы можете вполне торжествовать. Я сложила оружие и сознаюсь, что благодаря предрассудкам воспитания и моим родным у меня составилось крайне нелестное мнение о Бонапарте. Я ожидала встретить тирана, узурпатора, а вместо этого увидела человека, который совместил в себе Цесаря и Августа.
— Вы уже не станете больше сердиться на меня за желание видеть вас при дворе великого Наполеона, — заметил с улыбкой Цамбелли, — где вы заняли положение, достойное вашей красоты и ума.
— Я не могу играть здесь никакой роли; вы забываете, что я иностранка.
— Разве Франция не настоящее ваше отечество? Мы оба — простите такое сопоставление — не можем считать себя детьми холодной и мрачной Германии, мы немцы только по нашим матерям. Здесь свободно развивается страсть, гений не стеснён никакими ограничениями, нет пределов желаниям. Пример императора налицо. Его маршалы мечтают о герцогствах и королевствах. Благодаря ему я наконец почувствовал, что начинаю жить.
Цамбелли выразил то, в чём Антуанета ещё не решалась сознаться самой себе.
— Если я поняла вас, — сказала она, — то вы связали вашу судьбу с Наполеоном.
— Я добровольно и сознательно сделался его слугой. Обязательства, которые мы сами принимаем на себя, не могут тяготить нас. К тому же я наполовину итальянец и считаю себя его подданным.
— Не мечтаете ли вы, как его маршалы, сделаться королём или герцогом?
— Главная цель моих стремлений вне власти императора, — ответил Цамбелли. — Она в ваших руках. Я скорее ищу около него удовлетворения той жажды деятельности, которая составляет основу моего существования, нежели чего-либо другого. Я принадлежу к ненасытным людям. Иногда мне кажется, что даже королевская корона не могла бы осчастливить меня. Я никому не решился бы говорить об этом, кроме вас. Вы заглянули в самую глубь моего сердца. Моё счастье...
— Мне кажется, шевалье, — холодно заметила Антуанета, прерывая его, — что есть вещи, о которых не следует возобновлять разговора.
— Я не хотел напоминать вам самого печального момента моей жизни, когда я должен был навсегда отказаться от счастья и спокойствия. Мне осталась одна надежда, что шум битв и волнения политических дел заполнят пустоту моего существования; но мне вечно будет недоставать того, чем я никогда не наслаждался, и моё горе никогда не затихнет...
Голос Цамбелли дрожал. Он говорил с театральным пафосом, которому умел придать вид непритворного страдания. Гордая аристократка вторично отталкивала его.
«Опять этот Вольфсегг!» — подумал Цамбелли вне себя от ярости.
Но на этот раз он не был так обезоружен, как в тот вечер, когда она бросилась от него в объятия своего дяди. Если он не мог заслужить её любовь, то хотел доставить себе зрелище её смущения.
— И война, и политические дела могут увлечь вас и сделаться главной целью жизни, — ответила Антуанета равнодушным голосом. — Как часто человек ищет своего счастья там, где он не может найти его!
— Вы правы, — ответил поспешно Цамбелли. — Самые умные люди сбиваются с дороги и попадают в болото, гоняясь за блудящим огнём или красивым растением. Также многое оправдываем мы страстью и увлечением молодости. Но факт на лицо, ничто не изменит его. Вот, например, граф Вольфсегг...
— Что случилось с дядей? — спросила с беспокойством Антуанета.
С замиранием сердца вспомнила она слова Беньямина. Если заговор сделался известным, то что могло помешать Наполеону употребить насилие и приказать своим клевретам захватить обманом графа Вольфсегга и привезти в Париж?..
— Простите меня, — сказал Цамбелли, — я, кажется, напрасно встревожил вас. Я только хотел привести в подтверждение моих слов давнишнюю историю, которая, собственно, касается друзей и родных графа. Я был убеждён, что она давно известна вам.
Возбудив таким образом любопытство Антуанеты, Цамбелли после долгого колебания уступил её просьбам и рассказал историю отношений графа с Атенаис Дешан.
— Мне интересно было бы знать ваше мнение относительно всего этого, — сказала Антуанета, выслушав его с притворным спокойствием.
— Если бы речь шла не о графе Вольфсегге, то я не нашёл бы в этом ничего необыкновенного. Разве можно удивляться тому, что молодой иностранец во время своего пребывания в Париже вступил в связь с девушкой и обещал на ней жениться, но не сдержал своего обещания. Такие истории случаются чуть ли не каждый день. Но признаюсь, что подобного поступка трудно было ожидать от такого строгого философа, как граф Вольфсегг, который, по-видимому, служил примером самоотречения и неуклонного исполнения долга.
Антуанета казалась бледной и взволнованной. Цамбелли, прощаясь с нею, чувствовал, как её рука дрожала в его руке.
Если месть может доставить наслаждение, то шевалье испытывал его в эту минуту, не подозревая, что все его старания не принесут ему никакой пользы и что другой воспользуется ими.
Долго после этого сидела Антуанета неподвижно в своём кресле с глазами, устремлёнными в пространство. Она чувствовала гнев и презрение ко всему человечеству.
Цамбелли был прав. Это была самая обыкновенная история. Молодой человек имел любовницу, бросил её, отнял у неё ребёнка и воспитывал его под чужим именем. Но могла ли она ожидать такого поступка от своего дяди, которого она привыкла считать выше простых смертных? Значит, он не лучше и не достойнее других! Как могла она сравнивать его с Бонапартом? Не ради ли него хотела она пожертвовать надеждами на блестящую будущность и отказаться от света! Кто поручится ей, что он будет любить её и не бросит, как эту несчастную Атенаис.