Смерть консулу! Люцифер
Шрифт:
— Измена! — воскликнула с рыданием Зефирина, ломая руки. Но краска, выступившая на её лице, ещё более усилила подозрения Эгберта. Он был уверен, что попал в ловушку.
Зефирина бросилась к двери.
— Вы не уйдёте отсюда, — сказал решительно Эгберт, удержав её за руку. — Я заставлю вас признаться мне во всём.
— Неблагодарный! Вот награда за мою любовь, за то, что я хотела спасти вас от ваших врагов.
В этот момент послышались три удара в дверь.
— Отворите именем закона!
Зефирина бросила на Эгберта взгляд, в котором выразилась вся её любовь к нему, вместе с заботой об его участи и торжеством оскорблённой невинности.
— Теперь ты узнаешь, — воскликнула она, — что я тебе говорила правду.
— Откройте дверь, — сказал с нетерпением Эгберт, который хотел во что бы то ни стало выйти из своего трагикомического положения.
Зефирина отворила дверь.
— Моё почтение! — сказал со смехом Дероне, входя в комнату.
Зефирина тотчас узнала его, потому что полицейский чиновник часто прохаживался по залам Пале-Рояля, у Фраскати и в новомодном «Турецком саду».
— Вот странный способ являться к дамам! — сказала Зефирина с недовольной миной. — Разве я государственная преступница!
— Пока нет, моё сокровище! Но можешь легко навлечь на себя подозрение, если будешь так горланить. Каждое слово, которое ты говорила с этим господином, было слышно в коридоре. А дом этот так построен, что и стены имеют уши. Дай-ка взглянуть...
Зефирина схватила его за руку с видом добродетельного негодования, потому что он направился к её спальне.
Дероне оттолкнул её и, войдя в комнату, тщательно осмотрел её. Но здесь никого не было.
— Тут был кто-то! — пробормотал он сквозь зубы, возвращаясь в первую комнату. — Теперь, сударыня, позвольте вас спросить, — сказал он, обращаясь к Зефирине, — какую это вы оперу разыграли здесь? Не собственного ли сочинения?
Зефирина смутилась, но не решилась солгать, зная, что Эгберт может выдать её.
— Я узнала вчера, — ответила она, краснея, — что большая опасность грозит господину Геймвальду вследствие того, что он носит с собой известный камень, и решилась выпросить у него эту вещь. Если бы я просто написала ему, то он не пришёл бы ко мне, потому что немцы добродетельны до отчаяния. Вот я и решилась послать ему таинственную записку во дворец, которая и была передана ему перед его аудиенцией у императора.
— Ты славная девочка, и этот господин обязан поцеловать тебя, — решил Дероне. — Правосудие слепо, но не полиция, моё сокровище. Скажи мне, кто сообщил тебе такие подробные сведения о господине Геймвальде?
— Он уже допрашивал меня об этом, но напрасно, вы тоже ничего не узнаете от меня, месье Дероне, несмотря на моё уважение к полиции.
— Мне пришло в голову, не citoyen ли Фуше опять ошибся, то есть герцог Отрантский пленился твоей мордочкой и...
— Что вы это выдумали? — ответила с негодованием Зефирина.
— Ну, если Фуше ничего не сообщал тебе, то это сделал один итальянец. Его зовут шевалье Витторио Цамбелли. Что ты так покраснела?
— Клянусь вам!..
— Верю, моё сокровище. Месье Геймвальд, помиритесь с этой дамой. Я отвернусь. Поцелуйте её на прощанье. Вот так, отлично. Однако нам пора!
Дероне взял Эгберта за руку и, быстро спустившись вниз, сел с ним в карету.
— Уезжайте скорее отсюда! — сказал Дероне. — Попытка вырвать опал из ваших рук мирным путём не удалась ему; теперь он употребит силу. Странно, что ему не пришло в голову, что он сам выдаст себя! Из того, что он так хлопочет об этом камне, можно смело заключить, что он убийца Жана Бурдона.
— Он убийца! — повторил Эгберт.
— Несомненно, но вас он не боится, а только этого камня, свидетеля его преступления. Он придумал ловкую штуку с этой Зефириной! Сегодня, по счастью, один из моих людей следил за вами и сообщил мне, где вы. Но я не могу ежеминутно охранять вас. Чем скорее вы уедете из этого города, тем лучше. Как кончилась ваша аудиенция у императора?
Эгберт рассказал насколько возможно точно о своём свидании с Наполеоном.
— Вы говорили как честный человек, но всё-таки берегитесь встретиться с ним. То обстоятельство, что он сдержал свой гнев, не предвещает ничего хорошего.
— Я уеду завтра. Не можете ли вы сообщить мне что-нибудь о Беньямине?
— Он изучает философию стоиков и применяет её на практике в башне Vincennes. После первой победы на Дунае Наполеон возвратит ему свободу. Негодяй! Сегодня он бросает в тюрьму честного человека по своему капризу, а завтра выпускает его... Но вот мы доехали до вашего отеля. Выходите один. Я отправлюсь дальше. Слуги слишком любопытный народ. Завтра я увижу вас у почты. Я до тех пор не успокоюсь, пока не узнаю, что вы уже за Страсбургом.
Едва ли нужно было так уговаривать Эгберта, чтобы побудить его вернуться на родину. Он сам от всей души желал этого. Почва Парижа жгла ему ноги. Сильнее писем графа Вольфсегга, сильнее даже желания видеть Магдалену, образ которой всё яснее выступал из тяжёлого тумана последних дней, понуждала его к возвращению забота о родине. Как ни слаба была его рука в гигантской борьбе, которая должна была начаться через несколько недель, но Австрия не должна быть лишена этой руки. В городе, которому неприятель грозит истреблением, немало работы для каждого, без различия пола, звания и состояния.
Как давно не получал он писем из Вены! Эта переписка, сначала доставлявшая ему большое удовольствие, постепенно сделалась для него источником нескончаемых мучений. С тоской по родине соединялась боязнь за участь графа Вольфсегга и Магдалены. Ему казалось, что он своим присутствием оградил бы свою возлюбленную от козней шевалье, от всего, что могло нарушить её спокойствие и безопасность.
Нетерпение Эгберта уехать из Парижа усиливалось с каждой минутой. Ему предстояла ещё тяжёлая обязанность проститься с Антуанетой. Как странно сложились их отношения в последнее время! В противоположность всему тому, что рисовала его фантазия, и даже, быть может, желаниям графа Вольфсегга, чужбина не только не сблизила, но навсегда разлучила их. В городе равенства и свободы разница их рождения и положения в свете сказалась ещё сильнее, нежели в Вене и в замке графа Вольфсегга. Несмотря на революцию, Мартиньи сохранили в своём обращении высокомерие старинного французского дворянства. При австрийском дворе присутствие маркизы Гондревилль, графини Вольфсегг, среди многих ещё более знатных и богатых женщин, было самым обыкновенным явлением, между тем как в Тюильри, где цвет дворянства составлял редкость, Антуанета сразу заняла самую видную роль. Непосредственная близость к их величествам окружила её лучезарным блеском и поставила её в заколдованный круг, недоступный для Эгберта.