Смерть консулу! Люцифер
Шрифт:
— Ты очень испугалась?
— Только за тебя. Гортензия закричала от боли. У неё поранено лицо. Мадам Мюрат выказала себя таким же храбрецом, как и её муж. Впрочем, полковник Рапп сказал нам, что если с первого раза нас не убило, то больше опасности нет.
— Это детища террора устроили всё это, — сказал Бонапарт.
В этот момент среди публики произошло движение, и в зале поднялся шум от разговоров. Известие о покушении распространилось, и публика гораздо более интересовалась тем, что рассказывали вновь прибывающие, чем ораторией.
Бонапарт понял всё, что происходило. Как бы для того, чтобы окончательно объяснить происходящее волнение, Бессьер, подавая программу, сказал:
— Генерал, разнёсся слух, что вы ранены. Вам нужно показаться в зале.
Первый консул сделал шага три и подошёл к барьеру своей ложи. Его красивая властная голова резко выделялась на тёмном фоне бархатной драпировки. От партера до галёрки поднялись неистовые крики. Все стояли, крича: «Да здравствует Бонапарт!»
Женщины аплодировали. Музыка смолкла. Первый консул приветствовал зрителей поклоном, дал жестом понять, что он благодарит всех, и сел. Возле него сели Жозефина, Гортензия и Каролина. Представление продолжалось. Как только спустили занавес, в коридорах театра началась давка, все ходили, образовывались отдельные группы.
На представление явилось немало лиц, занимавших высокое положение. Реаль, Тибодо и Лербен бросились к консульской ложе. Камбасарес, сидя в своей ложе в бельэтаже, разносил префекта полиции Дюбуа, испуганного последствиями, которые это покушение будет иметь и для него лично. Не было только Фуше, и Реаль не без ехидства обратил внимание консула на это обстоятельство.
— Министр полиции настолько не подозревал всего, что случилось, что, по всей вероятности, мирно почивает в своей постели.
Первый консул сделал вид, что он не слыхал этих слов.
Но его бледное лицо сделалось серым, губы сжались так плотно, что почти совсем исчезли. Весьма кстати вошёл Камбасарес с несчастным Дюбуа, который съёжился как только мог, чтобы не привлечь внимания первого консула.
— Ну, Камбасарес, — сказал Бонапарт, — вы едва не сделались первым консулом!
— Провидение, видимо, пощадило Францию в вашем лице, генерал.
Несмотря на свою религиозную окраску, фраза Камбасареса до такой степени соответствовала мыслям всех окружающих, что со всех сторон послышались одобрения. Жозефина сложила молитвенно руки и отважно сказала:
— Бог совершил чудо для нас.
Тут было с полдюжины прежних якобинцев, которые вотировали за казнь короля и не раз отправляли священников на гильотину. Ни один из них не отозвался. Только Ланн в своём углу пробормотал:
— Подождите ещё, посмотрим дальше, что сделает Бог.
Бессьер толкнул локтем в бок товарища.
— Вы останетесь до конца представления, генерал? — начал опять Камбасарес.
— Нет, я хочу вернуться в Тюильри. Вы поедете со мной, Камбасарес. Пошлите за гражданином Фуше. Жозефина, ты можешь остаться здесь с дамами, если хочешь. Я оставлю с тобой Бессьера и Раппа.
— Нет. Для меня нет никакого удовольствия слушать теперь музыку. Кроме того, надо сделать перевязку Гортензии. Мне страшно, когда я вижу кровь на платье. Наконец, я не хочу оставлять тебя...
— Ну, хорошо. Тогда едем.
И он направился по коридорам театра, идя впереди своей семьи, своих генералов и чиновников. При его приближении все снимали шляпы и приветствовали его криками. А он шёл спокойно в своём мундире почти без всяких нашивок, составлявшем такой контраст с блестящими мундирами его свиты. Он улыбнулся только гвардейскому солдату, который в вестибюле радостно отдал ему честь.
Но, приехав в Тюильри, он разразился гневом. Там он не считал нужным сдерживать себя и, быстро ходя по комнатам нижнего этажа, как бы чувствуя потребность в физических движениях, которые всегда сопровождают сильные потрясения, кричал:
— Я дам хороший урок! Надо наконец, чтобы около меня было безопасно, и чтобы сотням людей, которые приветствуют меня на улицах Парижа, не приходилось рисковать жизнью. Я не говорю о себе. Принимая власть, я вместе с нею подверг себя и всем опасностям. Я знаю очень хорошо, что революционеры ненавидят меня так же, как и разбойники. Своими порядками я стесняю и тех, и других. А те ещё злятся на меня за то, что им не удаётся привезти сюда своего короля. Но я их всех раздавлю, белых и красных. И наказание будет такое, что у всех пропадёт охота браться за такое дело.
Он остановился, чтобы перевести дух. Тяжёлое молчание водворилось в комнате. Никто не решался возражать ему, а между тем тут были все первые лица государства.
— В течение года это уже четвёртый раз хотят меня убить, — заговорил опять Бонапарт, принимаясь ожесточённо ходить. — Но это будет последний. Я знаю, тут виноваты приверженцы террора. Я ещё на днях говорил об этом Фуше, он не верит этому. У него на это свои соображения. Все те, которые виновны, его прежние соратники, а многие остались с ним даже в дружеских отношениях.
Дверь полуотворилась. На всех напал какой-то столбняк. Даже сам первый консул остановился и смолк.
Вошёл тот, кого он только что обвинял. Бледно-зелёный, худой, с тусклыми, устремлёнными в пространство глазами, Фуше направился к первому консулу. Не доходя шагов десяти, он сделал низкий поклон и стал дожидаться, пока тот заговорит с ним.
Бонапарт, закрыв глаза, казалось, собирался с мыслями. Несколько секунд он стоял совершенно неподвижно, потом вдруг сделал резкий жест, от которого кровь прилила ему к лицу, и, взяв Фуше под руку, пошёл в конец залы, как бы не желая, чтобы присутствующие слышали, что он будет говорить.
— Ну-с. Видите, как близко было то, чего я боялся. Мои сведения оказались более точными, чем ваши. И вы чуть не допустили, чтобы меня убили. Можете поздравить себя с тем, что я спасся только благодаря счастливой случайности. Если бы я был убит, народ разорвал бы вас на куски.
Фуше сделал гримасу, которая рассердила Бонапарта. Он отошёл от министра и снова начал ходить по комнатам.
— Ваша полиция нелепа, она не лучше полиции при старых порядках. На днях я заменю вас одним из моих жандармов. И тогда вы увидите, что дело пойдёт иначе. После десятилетних волнений и безумной экзальтации наша страна нуждается в спокойствии, и она рассчитывает в этом случае на меня. Я не премину исполнить задачу, которую она на меня возлагает. Всякие интриганы и агитаторы будут преследоваться беспощадно. Я не потерплю, чтобы вели торг о цене общественной безопасности, и подвергну ответственности за нерадение или даже измену всех, кто не умеет ничего разузнать и предупредить.