Смерть консулу! Люцифер
Шрифт:
Между тем в замке за поминальным обедом, который граф Ульрих счёл нужным устроить, чтобы не отступать от старых обычаев, шли оживлённые толки о надгробной речи капуцина. Все гости безусловно хвалили её, даже Витторио Цамбелли, который хотя и слыл поклонником Бонапарта, но горячее всех защищал её против хозяина дома, крайне недовольного запальчивостью монаха.
— Он напомнил мне сегодня бешеную лошадь, — сказал граф Ульрих, — которая закусила удила и несётся неизвестно куда. Разумеется, он сделал это из усердия, но мне придётся поплатиться за его неосторожность. Генерал Андраши в Вене дня через три получит самые подробные сведения обо всём, что произошло здесь, да к тому же ещё молва, по своему обыкновению, из мухи сделает слона. Начнутся бесконечные запросы, и я получу формальный выговор от имени императора. Почтенному патеру, разумеется, беспокоиться нечего; он выспится с похмелья и будет по-прежнему собирать милостыню на свой монастырь.
Те из гостей, которые считали Цамбелли французским шпионом, были уверены, что он обиделся на слова графа, приняв их на свой счёт, и ожидали с его стороны дерзкого ответа.
Но итальянец не выказал ни малейшего неудовольствия.
— Вы, вероятно, говорите это в шутку, граф, — сказал он своим обычным вежливым тоном, — с целью развеселить нас после печальной церемонии. Мы, слава Богу, находимся в мирной Австрии, а не в Испании в Сиерра Морена, где безумная речь монаха может стоить нескольких сотен жизней и где нужно взвешивать каждое слово. Граф позволит мне заметить, что его беспокойство не имеет никакого серьёзного основания. У генерала Андраши много других более важных дел, нежели чтение проповеди какого-нибудь капуцина. Наконец, патер совершенно прав со своей точки зрения. Он должен ненавидеть Наполеона, отъявленного врага монастырей и папы. Вполне естественно, что он приписывает ему всякое преступление; если стог сена загорится на поле, то патер и тогда скажет, что его подожгли слуги Бонапарта. Он даже поступает таким образом с предвзятой целью, но я не вижу в этом ничего опасного для французского императора.
— Почему вы так думаете? — спросил Пухгейм, не обращая никакого внимания на неудовольствие, отразившееся на лице графа Ульриха. — Положим, этот капуцин не в своём уме и пьяница. Разве Равальяк был многим лучше?
— Позвольте вам заметить, барон, — ответил Цамбелли, — что он был француз. Но мы, немцы, долготерпеливый, спокойный и бесстрастный народ. По временам мы видим, что как будто у нас всё небо покрыто заревом, а на деле выходит, что горит простая солома.
— Но и горящая солома при бурном ветре может сделаться гибельною, — возразил барон. — Тогда каждый пучок обращается в красного петуха, который охватывает крышу за крышей.
— Мне кажется, — сказал Цамбелли, — что в нашей Австрии никогда не будет такого бурного ветра. Мы, немцы — моя мать была немка — лучше всех умеем пользоваться дарами мира; мы покорили свет заступом и пером. Почему же не предоставить другим народам военную славу? Разве вы ставите Марса выше Аполлона? Ещё недавно графиня Антуанета прочла нам превосходное стихотворение Шиллера — хвалебную песню миру, где поэт воспевает Цереру, земледелие и жатву. Мне тогда невольно пришло в голову: вот верное изображение нашей плодородной, богатой хлебом и вином Австрии, поэзия кроткого и миролюбивого народа, похожая на прозрачный источник, бьющий из скалы.
Благодаря ловкому итальянцу разговор незаметно перешёл на другие предметы, и маркиза с дочерью, единственные дамы, присутствовавшие за столом, приняли в нём деятельное участие.
Как хозяин, так и гости избегали теперь всякого намёка на похороны Жана Бурдона. Рассуждали о предстоящей охоте за сернами у герцога Иогана в Штирии, о скором возвращении в Вену, столичных празднествах и удовольствиях, о катанье на санях и т. п. Мало-помалу все пришли в наилучшее расположение духа, не исключая и Гуго, которому граф Ауерсперг сообщил много интересных подробностей о столичных актрисах и певицах. Таким образом, к концу обеда не осталось и следа от мрачного и серьёзного настроения, с которым все сели за стол.
После обеда граф взял Эгберта под руку и предложил ему прогуляться по саду. Некоторые из гостей последовали их примеру, другие остались у бутылок и продолжали на свободе прерванный спор.
— Значит, вы непоколебимы в своём решении, Эгберт? — спросил граф, когда они очутились одни в длинной аллее.
— Да, граф, завтра мы должны непременно отправиться в Вену. Я уже давно из дому, и, верно, там уже накопилось много дел, требующих моего присутствия.
— Вам можно позавидовать, Эгберт! Вы, бюргеры, живёте для самих себя и хлопочете только о своих личных делах, между тем как на нас, дворянах, лежат все заботы и затруднения общественной жизни. Я, разумеется, не одобряю этого и нахожу, что мы были не правы, систематически удаляя бюргеров от государственных дел. Теперь трудно исправить за несколько месяцев ошибки многих лет... Но вы, кажется, не любите политических разговоров, и потому прошу извинения...
— Нет, они всегда интересуют меня, когда вы участвуете в них.
— Быть может, вы избрали себе благую стезю, — продолжал граф, занятый своими мыслями. — Вы молоды, богаты, щедро одарены природой, зачем будете вы тратить время, труд, рисковать всем для такой неверной девы, как политика! Разумеется, гораздо приятнее построить себе дом в Гицинге и заниматься музыкой с хорошенькой соседкой. Кстати, как она поживает? У неё отличный голос.
— Я не веду переписку с фрейлейн Магдалиной. Недели четыре тому назад я получил в Праге письмо от её старика отца. Тогда всё было благополучно у них.
— Ну, а как содержится теперь ваш дом в городе? Старик замечательно честный и бескорыстный человек, в чём я имел случай убедиться в тяжёлых обстоятельствах моей жизни. Я говорил это вашей покойной матери, когда бедняга водворился в вашем доме с женою и дочерью.
— Это действительно очень милые люди, и их общество было для меня большой поддержкой после смерти матери. Я надеюсь, что всегда останусь с ними в наилучших отношениях.
— Надеюсь, что так будет и со мною, — сказал граф, пожимая руку Эгберту. — Вы и Магдалина всегда можете считать меня своим верным и преданным другом. Я вполне понимаю ваше желание вернуться к своим тихим занятиям и удовольствиям, но не могу помириться с мыслью, что вы хотите так скоро оставить нас.
— Вы очень милостивы к нам, граф, и я тем более ценю это, что мы с приятелем явились сюда совершенно неожиданно.
— Поэтому я вдвойне досадую на ваш скорый отъезд. Вы застали нас в горе и хлопотах по случаю печального события с Бурдоном и уезжаете, когда всё успокоилось и представляется возможность повеселиться несколько дней. Но я надеюсь, что вы посетите меня в Вене. Помните, что и там мой дом всегда открыт для вас обоих. Ваш молодой приятель положительно нравится мне, хотя я не вполне верю его сценическим дарованиям.
— Тем не менее Гуго хочет непременно поступить в театр, — сказал Эгберт, который хотел воспользоваться замечанием графа, чтобы заручиться его покровительством для своего друга. — Он уже дебютировал в Лейпциге и Дрездене; но честолюбие его гонит в Вену, тем более что при нынешних беспокойных временах театральное искусство может процветать в одной столице. При этом Гуго человек образованный...
— Да, он мог бы сделаться украшением науки, если бы не битва при Иене. Как забавно рассказывал он нам это вчера. Действительно, каким только случайностям не подвергаются теперь люди благодаря тому, что простой смертный разыгрывает из себя полубога. Бонапарт расшатывает мир, начиная от королевского дворца и кончая хижиной. До последней минуты мы не можем быть уверены, что нам удастся собрать жатву с наших полей. От мановения этого Юпитера зависит судьба миллионов людей. Бог или демон дал ему эту власть, но человечеству не легче от этого.