Смерть короля Тсонгора
Шрифт:
Он погонял своего мула, сам не зная, куда двигаться. Он никак не мог избавиться от видения: лицо старухи. Он убил. Ни за что. Только за смех. Из чувства гнева. Он убил. Смех старухи. Ее голос. Все это глухо звучало в нем. Затопляло, словно волной. Он убил. Оказывается, в нем это жило. Ярость, достаточная для того, чтобы убить. Кровавое убийство. Он был Тсонгором. И он тоже способен на все это.
Несколько дней он отдавался на волю своего мула, сам не в силах выбрать, куда направиться, блуждая по случайным тропам. Он ни с кем не разговаривал. Его охватила безмерная усталость. Ярость. Он испытал ее. Это была дикая ярость Тсонгоров. То самое, что вошло в кровь его братьев. Да. И он тоже со страстным наслаждением поддался гневу. Он убил оракула. Теперь он знал, что и он не лучше своих братьев. Он тоже мог
Он блуждал по дорогам, он не ел, не останавливался, измученный усталостью и ужасом. Он блуждал по дорогам с поникшей головой, инстинктивно избегая всего, что напоминало о жизни. Он хотел быть один. Чтобы никто не видел его. Ему казалось, что его преступление читается на его руках. Иногда он плакал и бормотал: «Я – Тсонгор. Я – Тсонгор, сторонитесь меня».
2
Самилия покинула Массабу. Словно беглая пленница. Одна. В первые дни она думала, что Санго Керим и Коуаме тотчас же бросятся за ней в погоню, ей придется кричать, чтобы они ее отпустили, отбиваться, и она приготовилась к этому. Она была настроена решительно. Она не хотела больше ни в чем уступать. Но шло время, а ни Санго Керим, ни Коуаме не появлялись. Было ясно, никто не бросился ей вслед. Она была права. Она уже ничто. А ведь именно из-за нее они начали эту войну. Но после первой смерти, после первой мести за эту смерть она уже перестала быть ставкой в этой битве. Кровь вызывала кровь, и те, кто сражался, в конце концов забыли о ней. И теперь никто не преследовал ее, разве только ветер с холмов.
С тех пор ее жизнь превратилась в долгие скитания кочевницы. Она переходила из одной деревни в другую, живя только Милостыней, которую ей подавали. На дорогах королевства селяне переставали копать своими заступами землю, чтобы взглянуть на эту необычную всадницу. Они разглядывали странную женщину в траурном одеянии, с поникшей головой. Она проезжала через страны. Никогда ни с кем не разговаривала. Никогда не просила у жизни ничего, кроме силы продолжать свой путь. Она старела на дорогах. Все время двигалась прямо вперед. Наконец она достигла границ королевства Тсонгора. И, даже не догадываясь об этом, даже не бросив взгляда на страну, которую покидала, она пересекла эту последнюю границу и углубилась в неисследованные земли. Идя еще дальше, чем прошел в свои молодые годы король Тсонгор. Оставляя за собой земли своего королевства и свое прошлое. Она и правда стала никем. У нее не было ни имени, ни прошлого. Для тех, кто встречался ей на пути, она была всего лишь какой-то странной женщиной, с которой почти не осмеливались заговорить и на которую смотрели со странным чувством, будто в ней таилась такая сила, что лучше ее сторониться. Ее просили не останавливаться. И Самилия не останавливалась. Она упорно следовала по дорогам и тропам. Оставаясь для всех всего лишь силуэтом, который исчезал вдалеке.
3
Коуаме и Санго Керим превратились в две иссохшие, изможденные тени. С отъездом Самилии они оба немного помутились в уме. Ни о чем не думали. Ничего не желали. Им хотелось только убивать и орошать землю кровью. Долгие годы войны закончились для них вот таким образом. Они пережили столько убийств, столько надежд, и теперь им оставалось лишь вспоминать и оплакивать былые сражения. Казалось, даже собаки смеялись при виде их. Безумие, которое до тех пор охватывало их лишь иногда, теперь обоих поглотило полностью.
От Массабы не осталось почти ничего. В пределах крепостных стен город был в руинах. Дома разрушены. Их разбирали по камешку, чтобы заделать пробоины в крепостных стенах. Все вокруг стало бесформенным. После бесчисленных атак в городе остались только стены, защищающие руины. Пыль покрывала мостовые. Фруктовые деревья стояли сожженные, с обломанными ветками. Самилия уехала. И теперь уже война была проиграна обеими сторонами.
И тогда Коуаме и Санго Керим в последний раз свели свои армии в долине и в последний раз вступили в переговоры.
– Это конец, – сказал Санго Керим, – ты знаешь это так же хорошо, как и я, Коуаме. Нам теперь надо просто завершить то, что мы начали. У нас еще остались воины, которые пока живы и которым предстоит пасть в бою. Ни ты, ни я не можем уклониться от этой последней схватки. Но я хочу провозгласить здесь условия последнего дня, после чего уже не скажу ни слова, мне останется только смерть и ярость. И я говорю перед нашими двумя собравшимися здесь армиями: пусть тот, кто хочет уйти отсюда, сделает это сегодня. Вы все сражались достойно. Сегодня война заканчивается. С этого дня начинается мщение. Пусть те, кому есть куда идти, уходят. Пусть те, у кого есть жены, идут восвояси. Пусть те, кто не испытывает глубокого горя из-за потери дорогого ему человека, за которого он должен отомстить, положат свое оружие на землю. Для них все окончится сегодня. Они не получат здесь никаких богатств, на которые рассчитывали, но они унесут свои жизни. Пусть они ревниво дорожат ими. А для других, для тех, кто готов принять участие в последней схватке, пути к отступлению уже не останется. Мы будем биться день и ночь. Мы будем биться, забыв про Массабу и ее сокровища. Мы будем биться ради того, чтобы мстить.
– Ты прав, Санго Керим, – ответил Коуаме. – Дольше сегодняшнего дня война не продлится. А потом начнется резня, в которой сойдутся озверевшие люди. Пусть те, кто еще может уйти, не стыдятся этого и уходят туда, откуда они пришли, чтобы рассказать, отчего мы в такой ярости.
В рядах воинов наступило долгое тревожное молчание. Они смотрели друг на друга. Никто не осмеливался сделать первый шаг, И тогда заговорил Рассамилаг:
– Я ухожу, Санго Керим. Уже давным-давно мы проиграли эту войну. Уже давным-давно я каждое утро встаю побежденным. Я сожалею о той ночи, когда мы пили вино из мирта пустыни и когда мы могли все прекратить. Я был с тобою повсюду. Все, что претерпел ты, претерпел и я. А сегодня я выбираю мир. Если кто-нибудь здесь должен отомстить мне, если кто-нибудь хочет отплатить мне за смерть брата или друга, я готов сразиться с ним. Но если таких здесь нет, я ухожу и похороню войну в Массабе в песке моего прошлого.
Никто не шелохнулся. Рассамилаг медленно вышел из рядов. И начался великий отход. В каждом лагере, в каждом племени люди решались и выходили. Молодые потому, что перед ними еще были годы жизни, и они хотели вернуться к своим семьям. Старики потому, что у них было лишь одно желание – быть похороненными на родине. Повсюду воины обнимались, прощаясь друг с другом. Те, кто уходил, в последний раз говорили дружеские слова остающимся. Они сжимали их в объятиях, препоручая земле. Они предлагали им свое оружие, свои каски и своих верховых животных. Но те, кто оставался, от всего отказывались. Наоборот, это они хотели одаривать уходящих. Они говорили, что для них конец близок, и скоро им ничего не будет нужно, кроме монетки, которую мертвым кладут между зубами. Они отдавали тем, кто уходит, свои сокровища, свои амулеты и записки для передачи родным. Казалось, на равнине какое-то гигантское тело медленно делится надвое. И с одной, и с другой стороны ряды воинов редели.
Наконец те, кто уходил, были готовы. Они покинули долину в тот же день. Нужно было, чтобы, когда начнется битва, они, увидев своих сражающихся сотоварищей, не вернулись и не стали в их ряды.
В долине осталась лишь горстка воинов. Одержимые войной люди, которые выбрали мщение. У каждого из них был на примете человек, которого надо убить. Каждый хотел мстить за брата или за друга и с ненавистью дикого пса смотрел на того, на кого собирался наброситься.
Среди них был Барнак. У его ног те, кто из его отряда решил уйти, положили свои запасы ката. Эта сухая трава образовала немалую горку. Барнак не спеша нагнулся и, захватив полную горсть, положил кат себе в рот. Он жевал его, сплевывал, снова наклонялся и брал пригоршню травы. Когда он всю ее прожевал, вокруг него были лишь кусочки жеваных корешков. И он пробормотал самому себе:
– Теперь я не усну уже никогда.
Никогда еще ни один человек не поглощал такого количества наркотика. Он задрожал всем телом. Его утомленные годами мускулы снова обрели змеиную крепость. Его осаждали видения, он дико вращал глазами, на губах выступила слюна. Он был готов к бою.
Прозвучал сигнал, и началось побоище Последний штурм одержимых. Без разработанного плана, без дружеской поддержки собратьев. Каждый сражался сам за себя. Думая не о том, чтобы сохранить свою жизнь, а о том, чтобы отнять жизнь у врага, с которым он бился. Это походило на схватку диких кабанов. Разбитые головы. Потоки крови, заливающие лица. Пробитые доспехи… Ужасные предсмертные крики заставляли дрожать старые стены Массабы.