Смерть мужьям!
Шрифт:
Неторопливо разместившись в кресле, обивка которого каждым цветочком кричала о модности и дороговизне, Родион настроил сумрачное выражение и спросил, не было ли за день вестей от Екатерины Павловны. Затем узнал, не покидал ли квартиру Ипполит Сергеевич, как уговаривались, а напоследок спросил, не приходил ли кто.
– Ах, нет! Весь день как в заточении! – пожаловался Делье. – Какие сведения о Кате?
– Думал, вы мне что-нибудь расскажете.
– Да что же я могу еще?
– Например, что делали, когда ваша супруга ушла.
Глаза Ипполита сами собой похлопали, словно отгоняя туман:
–
– Есть кто-нибудь, кто может это подтвердить?
Делье хотел было немедленно ответить, но язык не послушался.
– Выходит, нет, – подвел неутешительный итог чиновник полиции. – И сегодня весь день никто вас не видел?
– Что с Катей? – вдруг вскрикнул на истерической нотке Ипполит. – Что вы темните? Это жестоко! Отвечайте прямо!
– Ваша жена найдена сегодня утром мертвой на бульваре Большой Конюшенной улицы. Разве не знаете?
Выучка дипломата пригодилась. Другой бы слабохарактерный персонаж уже зарыдал, стал рвать на себе волосы, биться в истерике и выделывать прочие нервные фокусы. Но Ипполит был не таким. Новость он принял так, что ни один мускул на лице не дрогнул, просто не человек – мраморное изваяние. Родион ждал, что будет дальше.
Издав тихий звук, словно из бутылки выпустили газ, Делье моргнул и сказал:
– Я так и знал... Я чувствовал, что это произойдет... Боже мой, какое чудовищное событие... Наш бедный сын... Что же мне делать...
– Откуда узнали о смерти жены?
– Было видение... Не у меня, конечно... Мадам Гильотон предупреждала, но я не поверил... Как это жестоко...
– У меня есть все основания не верить, – сказал Родион.
– Что это значит?
– Спросим логику, – сказал Ванзаров, оборачиваясь к старшему городовому, словно источнику классических знаний. – Кому выгодна смерть госпожи Грановской? Только вам. Почему? При таком исходе карьера ваша не страдает, наоборот – все шансы на подъем. Связи, порочащие вас, обрублены раз и навсегда. Но это не все. Женщина, которую вы любите по-настоящему, теперь тоже свободна. И по странному сходству ее муж погиб точно так же, как и Екатерина Павловна. Что говорит логика дальше? Она говорит, что остается единственный человек, который может помешать соединению любящих сердец, и обвинить вас в смерти жены. Это – ее любовник, ваш приятель по велосипедному клубу адвокат Грановский. Что же происходит с ним? Часов пять назад его находят мертвым в ресторане «Донон». Убит точно так же: ударом в сердце. Все было сделано мастерски. Только в этот раз убийца поспешил и обронил вот это...
Серебряная визитница заставила челюсть дипломата бессильно повиснуть.
– Это невозможно, – проговорил он.
– Самоуверенность часто губит самых умных и осторожных преступников, Ипполит Сергеевич.
– Да как же...
– Очень просто. Грановский стал о чем-то догадываться, подозревать вас, а потому предложил встретиться в велосипедном клубе. Но там невозможно сохранить инкогнито. Вы настояли на «Дононе». До ресторана быстрым шагом – минут десять. Так, что успели раньше него. Заметили, в какой кабинет зашел, выждали удобный момент, вошли, без разговоров нанесли удар, ознакомились с посланием, что он не дописал, засунули в его пиджак, и
– Это невозможно, – без эмоций сказал Делье.
– Трудно поверить, что такой грандиозный план погубила маленькая визитница? Придется смириться.
– Но я не выходил из дома! И Грановский не присылал телеграммы и не телефонировал.
– Кто это может подтвердить?
– Даю вам свое честное и благородное слово.
Старший городовой недисциплинированно хмыкнул. Родион не осудил мелкий проступок. Более того: схожего мнения сам придерживался. Если бы «честное и благородное слово» способно было поражать молнией всякого лгуна, по улицам трудно было бы пройти от догорающих тел.
– Ипполит Сергеевич, есть единственный шанс вернуться в европейскую политику и этим избежать виселицы, – сказал Родион. – В противном случае, арестуем вас немедленно. Подумайте, что скажут об этом в министерстве.
Уверенный, лощеный, успешный во всех смыслах мужчина, поплыл, как варенье по банке. В опыте чиновника полиции еще не было такой стремительной капитуляции. Просто удача, что Делье пока еще не подпускают к переговорам. Но, что будет, когда этот герой дорвется до руля? Страшно подумать, судьба Европы – буквально на волоске.
– Что вы хотите? – чуть слышно спросил он.
– Правды и только правды, – заявил Родион, чем сорвал немые аплодисменты в глазах старшего городового. – С этой секунды вы отвечаете самую чистую, кристальную и непорочную правду. Иначе...
– Я согласен... – перебил Делье. Нет, все-таки слепотой руководства МИДа стоит восхищаться.
– Что вы делали позавчера утром?
– Где-то около половины десятого я привез букет Авроре, – заторопился Ипполит. – Вышел и стал ждать в коляске Анну, как договорились, на углу Большой Конюшенной. Она появилась чуть позже десяти. Мы поехали... Поехали... Там, где нам никто не мешал. На службе я сказал, что хочу поработать в библиотеке с документами по Балканскому вопросу... Мы расстались с Анечкой, кажется, после трех, и я поехал на Дворцовую. Вот и все...
– Госпожа Хомякова спрашивала о способах убийства?
– Не совсем... Анечка хотела узнать, какие яды хорошо держатся на иглах...
– И вас это не удивило?
– Немного... Однако мало ли что придет в голову женщине?
– А теперь... – Ванзаров сделал такую значительную паузу, чтоб до печенок пробрала. – Подумайте: кого собиралась убить Хомякова?
– Я понятия не имею! – в ужасе прошептал Делье, словно опасался немедленного возмездия.
– Может быть, Анна намекала, что Елена Павловна готовится ее убить?
– Простите, Родион Георгиевич, но это чистый абсурд.
– Вы так думаете? Боюсь разочаровать вас... – и Родион вкратце рассказал, какой подарок готовился в шляпной коробке.
Последний бастион пал без боя. Делье был настолько раздавлен открывшимися подробностями, что расстегнул сюртук и ослабил галстук. Это было выше его сил. Вся налаженная и настроенная жизнь, в которой каждый играл свою роль, не мешая другому, в один миг обернулась липким кошмаром. Такого страха Ипполит не испытывал даже на экзамене по греческому языку. А по латыни – и подавно. Но чиновник для особых поручений забыл, что такое жалость, а потому упрямо спросил: