Смерть мужьям!
Шрифт:
– Раз мы больше никогда не увидимся, скажите честно, Ванзаров: вы меня не любили? Это был тончайшая игра? Сразу начали подозревать?
– Не умею говорить о чувствах, – просто ответил Родион. – Да и какая теперь разница... Я старался быть слепым, сколько возможно. Два раза не попасть в рестораны, где как раз и требовалось быть, можно посчитать случайностью.
– А что же тогда?
– Только логика. Первые три убийства были сделаны так чисто, что при обычных обстоятельствах раскрыть их было трудно. Зато все остальные прямо указывали на виновника. Каждый раз нового. Такое
– Ой, как любопытно. Ну, не томите, поезд уйдет.
– С умением наблюдать мелочи, которое отмечает и запыленные ботинки, вы почему-то не обратили внимания на дамское зеркальце, что я вынул по ошибке. Стоило сразу бы задать простой вопрос: как такое возможно? Но я слишком опоздал... Да и выбор пьески был тонким намеком: посмешище и дурак, который пытается копировать великого сыщика. Чего уж больше...
– Какой вы все-таки умница, – сказал Софья Петровна, наградив невозможной улыбкой. С искренним облегчением Родион узнал, что колдовство васильковых глазок утратило всякую власть над ним. Это очень важно в такой непростой момент.
– Так как мой подарок? – напомнил он.
– С огромной радостью, но... Поверьте, у меня ее нет.
– Именно поэтому прошу.
Софья Петровна, кажется, не нашлась, что сказать.
– Золотая булавка теперь нацелена на вас. Забудьте про багаж и бегите от этого поезда. Спасите себя.
– Вы просите, чтобы я осталась? – в изумлении спросила Софья Петровна. – Ах, Родион, какой вы романтик. Славный, милый, чудесный, любая женщина нашла бы с вами счастье всей жизни... Мне очень не хочется делать вам больно. Но поймите же, я совсем другая. Семья, дети, тихая любовь – это уже не мое. Даже вашей любовницей не могла бы стать потому... Потому что вы слишком хороший мальчик. Грех мучить такого доброго человека.
– Прошу не остаться, а спасаться, – уточнил Родион. – После того как станет известно, что знаменитый доктор Карсавин оказался кровавым мясником, вы не сможете жить в столице. Но в России много городов. А в Европе – еще больше. Бегите и прячьтесь. Вашего саквояжа хватит надолго.
Пробил второй удар перронного колокола. Пассажиров просили соизволить занять свои места в вагонах.
– Вы самый удивительный человек, каких я встречала, – рука в шведской перчатки легла на плечо чиновника полиции. – Мне пора. Чемоданы изваляли в грязи и погрузили.
– Зачем? Зачем вам это понадобилось? – спросил Родион.
Васильковые глазки смежились, словно барышня погрузилась в невинные мечтания:
– Знаете, что такое глубина удовольствия? Это волна жара, это стихия, которая уносит к таким высотам ощущения, что и близко несравнимо с кокаином, это так прекрасно и необъяснимо, что хочется снова и снова наслаждаться божественным нектаром. Ни один мужчина не мог доставить подобного восторга. И ничто другое, а я много чего попробовала...
– Смотреть в глаза
Софья Петровна сладко улыбнулась:
– Какой был соблазн... Какое наслаждение заглянуть в лицо умирающего девственника... О! Только представить... Это был бы пик... Но я не смогла... Сама не знаю, почему...
Третий удар колокола прокатился по перрону. Проводники взошли на ступеньки вагонов. Даму попросили не задерживаться. Шум дальнего паровоза крепчал.
– Оставлю-ка вам память...
И в губы чиновника полиции вонзились другие. Поцелуй был крепости, от которой зубы заломило. Больше Ванзаров ничего-ничего не почувствовал. Но как только прохладная мякоть оторвалась, сказал:
– Последний раз прошу: останьтесь.
– Усы вам очень пойдут...
Отвергнув услуги проводника, барышня с саквояжем взбежала в глубину вагона.
Ванзаров быстро пошел в начало перрона.
Неуверенно вздрогнув, поезд лязгнул колесами, выпустил облака пара, словно седые бакенбарды, и, пронзив победным гудком вокзал, оторвался от рельсов. Состав неторопливо двинулся, поплыли борта с имперскими гербами, светлые окна в аккуратных занавесках, за которыми махали остававшимся, или прощались с убегавшей из-под колес родиной.
Лебедев так спешил, что даже запыхался. Подбегая к Родиону, преспокойно заложившему руки в карманы, криминалист закричал:
– Ах, ты, холера! Опоздали! Что ж так поздно сообщили... Я и подмогу собрал!
Действительно, рядом с Аполлоном Григорьевичем не могли отдышаться два господина. Один странно напоминал журавль колодца, таким нескладно высоким ростом наградили его родители. Зато другой, будто в насмешку доходил ему до плеча – невысокий, с решительным взглядом и в военной форме.
Выругавшись по обычаю затейливо и сочно, Лебедев представил добровольца. Худой дылдой оказался филер Афанасий Курочкин, которого криминалист подцепил в Департаменте полиции. Филер вернулся с долгой смены, но без возражений согласился помочь. Военный юноша выпрямился, щелкнул каблуками и доложил: корнет Мечислав Джуранский, выпускник Виленского пехотного юнкерского училища, прибыл в столицу в отпуск перед зачислением в 6-й уланский Волынский полк. Что делать пехотинцу в кавалерии, Родион не стал выяснять, а искренно поблагодарил господ за помощь, оказанную полиции, особо отметив юнкера, который на пустом вокзале решительно бросился в погоню за двумя бегущими мужчинами.
Последний вагон минул дальний край перрона, ныряя в дорожную тьму, как вдруг лязгнули тормоза, заскрежетали по рельсам колеса, и состав встал. Вдалеке обозначилось белое облако пара, сквозь которое чуть виднелись пятна семафоров.
Курочкин и Джуранский были отпущены, но Родион чего-то ждал. Мимо пробежали путейцы с вокзальными жандармами разбираться с внезапной остановкой. Лебедев вооружился сигаркой и принялся щелкать вечной зажигалкой трости. Кремний скрипел, сыпал искрами, но и только. Судьба трости решилась. Под отборные проклятия тому, кто ее придумал, деревяшка треснула об колено, обломки полетели на рельсы. Ужасный конец полезного изобретения.