Смерть на брудершафт (фильма пятая и шестая) [Странный человек + Гром победы, раздавайся]
Шрифт:
От груза новостей, от нервной сцены, свидетелем которой он только что стал, Козловский несколько смешался. «Какой еще швейцарской? — подумал он. — Швейцария вступила в войну и прислала нам дивизию? Не может быть, я бы знал!»
— Виноват?
— 74-ой пехотной, — нетерпеливо пояснил генерал.
Князю стало стыдно собственной несообразительности. 74-ая пехотная дивизия была укомплектована из питерских швейцаров и дворников, которых на исходе второго года войны мобилизовали в действующую армию. Про это соединение рассказывали, что окопы там чисто выметены, в блиндажах и землянках ни соринки.
— В последние двое суток «швейцаров» мы выведем в резерв, а вместо них запустим гренадеров и сибирцев, — продолжил Старик. — Но до того времени придется вам использовать их штатное отделение контрразведки. Вам самому, повторяю, мелькать там незачем, это наверняка привлечет внимание австрийских шпионов.
Он тяжело вздохнул и тоном скупого рыцаря, вынужденного расстаться с дублоном, буркнул:
— Ладно, можете посвятить в тайну офицера, который будет работать на месте. Он будет восьмым посвященным. Есть у вас кто-нибудь подходящий? Скромный, не привлекающий внимания?
У Козловского ответ был готов.
— Так точно, есть. Именно какой надо. Годами зелен, вида несолидного. На него никто особенного внимания не обратит. Но инициативен, точен. Одно слово — математик. Участвовал в очень серьезных операциях. Его зовут…
— Меня не интересует, как зовут исполнителя, — оборвал князя главнокомандующий. — Довольно, что я знаю вас. С вас, если что, и спрошу.
«Швейцарская» дивизия. 17 апреля
На передовой было тихо. Никто не стрелял, над зигзагами траншей, над нейтральной полосой весело насвистывали птички. Но офицер, двигавшийся со стороны тыла по ходам сообщений, сильно нервничал. Чем ближе была первая линия обороны, тем неуверенней становились его движения. Поручик то и дело с опаской прищуривался на вражеские позиции (они таились где-то у опушки леса, темнеющего на дальнем краю поля), прижимал к себе большой кожаный планшет.
По дороге ему встретился вестовой, спешивший куда-то с поручением. Офицер спросил, где полковой адъютант. Солдат махнул в сторону передовой, куда поручику идти ужасно не хотелось. Он тяжело вздохнул, поколебался, но посмотрел на часы и, выругавшись, все-таки пошел.
Время было раннее, послерассветное. В окопах не наблюдалось никаких признаков жизни. Тыловику, как на грех, никто больше не встретился. Он запутался в поворотах и уж думал повернуть обратно, но у начала узкой траншеи, что тянулась к небольшому холму, увидел штабс-капитана с лихо закрученными усами и мятой физиономией. Тот крепко спал, устроившись на деревянной скамеечке и привалившись к стенке.
— Позвольте, где я могу найти адъю… — начал поручик, но спящий всхрапнул и грозно сдвинул брови.
Тут заблудившийся увидел на высотке какое-то движение и решил, что близок к цели. Вдали сварливо прострекотал пулемет. Тыловик присел. Ему очень хотелось побыстрее покончить с делом, приведшим его в эти нехорошие места.
Рысцой, пригнувшись, он побежал вперед.
На холме был оборудован наблюдательный пункт. Точно такой же окоп, как все остальные, но пошире и прикрытый сверху маскировочной сеткой с фальшивыми зелеными листьями. У сдвоенной перископической трубы плечом к плечу стояли четверо солдат в мятых папахах и перепачканных глиной шинелях. Этаких чучел увидишь только на передовой.
Поодаль топтался стройный молодой подпоручик в аккуратной полевой форме, что-то чиркал в блокноте.
Никакого адъютанта тут не было.
Разозлившись, что напрасно залез к черту в пекло (поручик был уверен, что его жизни угрожает ежесекундная опасность), он топнул ногой. Получилось довольно звонко — сапог стоял в луже.
Молодой офицерик быстро обернулся, переменился в лице.
Подскочив к чужаку, взял его за локоть и хотел вывести обратно в траншею. Да еще шепнул, яростно:
— Вы как сюда попали? Кто пустил?
Тон поручику не понравился. Он с возмущением высвободился:
— Я из штаба дивизии! Из хозяйственного отдела! Ваш полк не сдал отчетную ведомость за неделю, a я из-за этого должен рисковать жизнью! Где ваш полковой адъютант Селезнев?
Вообще-то поручик сам был виноват, что вовремя не истребовал ведомость. За это получил нагоняй и в наказание был отправлен за треклятой бумажкой на передовую. Но мальчишке-подпоручику эти подробности знать ни к чему.
На громкий голос оглянулся один из нижних чинов. Солдат был пожилой, лет пятьдесят, с пегой бородой. Не подтянулся, не откозырял, а только недовольно поморщился и снова отвернулся.
— Паччему ваши солдаты не приветствуют офицера? — окончательно вышел из себя интендант. — Распустились, псы окопные!
Теперь на него обернулись и трое остальных оборванцев. Были они какие-то странные. Один с холеными усиками, другой в золотом пенсне, третий вообще с моноклем. И у каждого на ремешке по мощному биноклю. В руке у того, что с усиками, сверкнул алмазной монограммой портсигар — солдат как раз засовывал его в карман брюк. Шинель завернулась. Похолодевший тыловик увидел алый генеральский лампас. Встал «смирно».
— Виноват, ваше превос… Прошу извинить… — залепетал он.
А тот, что в пенсне, кажется, командир корпуса? Он, точно он!
— Прочь подите, прочь! — шипел на бедного поручика офицерик.
Кинув руку к фуражке, тыловик пулей вылетел обратно в ход сообщения.
— Ваше превосходительство, — чуть не плача сказал подпоручик усатому. — Я же говорил: брюки тоже надо переодеть!
— Поучите меня, мальчишка! — рокотнул генерал, но шинель запахнул.
— Подпоручик прав, Павел Васильевич, — укорил его командующий армией. — Непростительная небрежность. Однако не будем отвлекаться. Итак, квадрат шесть-зет…
Вся четверка дружно вскинула бинокли.
Бремя ответственности
Алексей быстро шел от наблюдательного пункта по траншее, зовя свистящим шепотом:
— Штабс-капитан Жилин! Жилин!
Из-за Жилина, начальника дивизионного контрразведочного отделения, случилось чрезвычайное происшествие, ставящее под угрозу всю операцию. Никто, ни одна живая душа не должна была видеть на высоте высоких начальников. Личный состав батальона, занимающего этот сектор, специально вывели на молебен, рискнув оголить окопы — благо затишье. И вдруг чужой!