Смерть на Параде Победы
Шрифт:
— Не совсем чужой! — срывался на дискант Беляев. — Два раза в парке с вышки прыгал! [16] Мне серьезный человек сказал, летчик!
— Да он тебя разыграл, чудак-человек! Увидел очкарика-лопуха и решил подшутить!
— Что за шум, а драки нет? — поинтересовался Джилавян.
— Гражданин Беляев, — «гражданин» — это была крайняя степень цензурного сарказма у Данилова, — утверждает, что наши умные конструкторы придумали для нашей доблестной авиации самолет без крыльев, а я прошу его не вешать мне лапшу на уши, а класть в тарелку…
16
Большая популярность парашютизма в СССР в 1930-е годы привела к появлению в городских парках культуры и отдыха парашютных вышек, с которых мог прыгнуть любой желающий.
— Мне знающий человек сказал, он испытывал… — встрял Беляев, но Данилов не дал ему договорить.
— Тот, кто испытывает новое оружие, по бильярдным и пивным языком трепать не станет. А самолет без крыльев, если хочешь знать, уже сто лет как изобретен!
— Да ну! — всплеснул руками Беляев. — Что ты говоришь?
— Что знаю, то и говорю, — уголки губ Данилова предательски задергались. — Этот самолет называется снаряд! Круглый, без крыльев, и в воздухе летит!
Беляев покраснел, но смеялся вместе со всеми. Сторонниками прогресса были все, но Валентину Егоровичу скорее подходило определение «фанатик». Ни бельмеса не смысля в технике (как говорится — доктору докторово, слесарю слесарево), Беляев с видом знатока-эксперта рассуждал о новых танках и самолетах, о снарядах, которые могут долететь из Москвы до Парижа, о гиперболоидах, марсианских кораблях и прочих выдумках, причем выдумки эти выдавал за уже сбывшуюся реальность. «Мне тут один знающий человек сказал», многозначительно начинал Беляев, и окружающие знали — сейчас доктор выдаст очередной анекдот. Главное было — слушать, не возражая и не сомневаясь, потому что возражения и сомнения Беляев встречал в штыки.
Семенцов пришел от начальника угрюмым, видать, тот его не столько «раскочегаривал», сколько «песочил».
— Виктор, бери Гришу и поезжай в клинику к вдове Шехтмана! — на правах старшего распорядился Джилавян. — Я в воскресенье был у нее, но она толком ничего не говорила, только плакала, а потом ей плохо стало, и меня доктора выставили. Хорошо хоть успел список ее украшений получить, которые дома в шкатулке лежали, а то совсем зря время бы потратил. Но вчера, как сказали врачи, ей уже стало лучше, так что давай, действуй. Заодно и Грише опыт передашь. А я с соседями помозгую насчет шехтмановских криминальных связей. Список, кстати, вызубрите, мало ли что…
Список был небольшим, всего двенадцать пунктов, что там зубрить — разок взглянул и все. Пункт первый — «серьги заграничные из золота 750-й пробы с бриллиантами каплевидной формы по два карата каждый», пункт двенадцатый — «бриллиантовая брошь с жемчугом и эмалью в форме бабочки, подарок моего отца на нашу свадьбу, пробу и достоинство камней не знаю, поскольку ни разу ее не оценивала». Алтунин подумал о том, считается ли бриллиантовая брошь приданым или идет по особой статье. Иногда ему приходили в голову совершенно глупые мысли.
По уму в больницу надо было ехать Джилавяну. Раз уж начал контактировать с человеком, так продолжай. Но приказания не обсуждаются, да и контакт мог, что называется, «не пойти». А может, Джилавяну непременно нужно самому пообщаться с бэхаэсовцами…
— Ты, Гриш, пока узнай у доктора, как с больными общаться надо, — сказал Алтунин Семенцову, — а я отлучусь на минуточку.
— Куда? — поинтересовался Джилавян, привыкший, чтобы его распоряжения выполнялись незамедлительно и беспрекословно.
— На минуточку, — повторил Алтунин, создавая впечатление, что ему приспичило отлучиться по нужде. — Я быстро, одна нога еще здесь, другая — уже здесь.
Вместо туалета Алтунин заглянул к кадровикам. Перемигнулся с усатым майором Семихатским, тот сразу вышел в коридор и спросил хриплым басом:
— Чего тебе надобно, старче?
В кадрах, начиная с начальника, подполковника Филатова и заканчивая машинисткой Аллочкой, все были сухари и буквоеды, к которым в обход инструкций не подступиться. Только Семихатский выделялся среди кадровиков добродушием и снисходительным отношением к просьбам личного характера. Разумным просьбам — справочку нужную выдать сразу без этого вечного «приходите завтра», шепнуть о том, что отправили представление к награждению, выписать новое командировочное удостоверение взамен потерянного, не сообщая об этом начальству, и прочее в том же духе.
— Ты сегодня надолго задержишься? — ответил вопросом на вопрос Алтунин и добавил: — Дело у меня есть, маленькое, но личное.
— До восьми точно просижу, — воздерживаясь от дальнейших вопросов, ответил Семихатский. — А позже — это уж как дело пойдет. Ты заглядывай, Алтунин, личные дела — это мой профиль.
— Это ты, Назарыч, в самую точку сказал, — туманно ответил Алтунин, прикидывая в голове план сегодняшних дел, смещенный поручением Джилавяна. — Бывай тогда, до вечера.
— И тебе не болеть, — подмигнул Семихатский.
По территории четвертой больницы пробегали с полчаса, путаясь в изобилии корпусов и никак не находя нужного. Наконец какая-то смешливая девица в заплатанном ватнике, накинутом поверх белого халата, сжалилась над заблудившимися в трех соснах и привела их к нужному корпусу.
— Дай те бог, добрая девушка, жениха богатого, круглую сироту, — поблагодарил ее любимой бабушкиной присказкой Алтунин. — Выручила ты нас, а то ведь до темноты бы пробегали.
— Главное, чтобы любил, — рассудительно ответила девица, прыснув в кулак, и сразу же, совсем по-старушачьи, вздохнула. — Где они, те женихи?
— Демобилизации ждут! — бодро заверил ее Алтунин. — Пряжки с пуговицами драют, да сапоги начищают до зеркального блеска!
Увидев, что Алтунин сегодня в хорошем настроении, дурак Семенцов решил вызвать его на разговор по душам. Как и положено дураку, не только глупость сделал, но и время с местом выбрал не самое подходящее.