Смерть на Параде Победы
Шрифт:
— Ты — сидишь! — согласился Алтунин. — А дружки твои пока еще на воле гуляют. Готовятся к очередной акции, а попутно грабежами и убийствами занимаются! Сколько трупов за вами, вы не считаете?! Нет у вас такого реестрика, чтобы на том свете перед хозяевами вашими отчитываться?! Канарис там ваших отчетов заждался уже небось!
Пронять проняло, но не тем, чем собирался пронять Алтунин.
— Грабежами?! — вскинулся Соловьев. — Вот этого, пожалуйста, не надо! Я знаю, что у вас принято на одного арестанта все нераскрытые преступления вешать, но…
— Откуда такие сведения? — прищурился Алтунин. — От Федьки-Половника небось?
— Не знаю я никакого Федьку-Половника!
— Сейчас узнаешь! — пообещал Алтунин, вставая. — Разрешите отлучиться на минуту, товарищ майор?
— Разрешаю, — буркнул начальник, которому ход допроса явно не нравился.
Не прошло и минуты, как Алтунин вернулся с папками в руках.
— Узнаешь друга Федю?! — спросил он, показывая Соловьеву фотографию Половинкина. — По глазам вижу, что узнал. А вот этого старика узнаешь?! А покупательницу из Столешникова?! А старшину с Остаповского шоссе?! А ребят, которые ценности везли, узнаешь?! А этого узнаешь?!
Алтунин немного увлекся, показывая фотографии, дошел до состояния, близкого к истерике. Спасибо начальнику отдела, перехватившему инициативу допроса подобно тому, как перехватывают из рук раненого бойца знамя. Ефремов хлопнул ладонью по столу и рявкнул:
— Хватит! Нечего с ним тут рассусоливать! С такими один разговор — девять граммов свинца в затылок и во рву закопать! Героя он мне тут будет строить!
Рявкнул он больше для Алтунина, чтобы тот в чувство пришел поскорее, но задержанный вдруг обиделся.
— Что вы на меня кричите?! — возмутился он, не замечая того, что сам сорвался на крик. — Я вам не подчиняюсь! Я, как военнопленный, с вами вообще никакого дела иметь не желаю!
— Военнопленный?! — возмутился в свою очередь Алтунин. — Бандит ты, а не военнопленный! Война закончилась, а ты…
В приоткрывшуюся дверь заглянул один из доставивших задержанного сержантов. Увидел, что вмешательства не требуется, и закрыл дверь.
— Моя война с вами никогда не закончится! — выкрикнул задержанный, брызгая слюной на три метра. — Даже когда я умру!
— Вот тебе! — Алтунин сложил пальцы правой руки в кукиш и сунул под нос задержанному.
Велик был соблазн съездить гада по морде, но удалось сдержаться.
— Капитан Алтунин! — начальник ударил кулаком по столу. — Сесть и молчать!
Команда была неуставной, но Алтунин подчинился. Даже что-то вроде «извините» пробормотал, несмотря на приказ молчать. Задержанный тоже умолк. Сидел раскрасневшийся, снова смотрел на плакат, явно стараясь казаться спокойным, но вот с пальцами рук ничего сделать не мог — то сплетал их, то расплетал обратно.
— Вам, капитан, я объявляю выговор, — сказал начальник отдела, не глядя на Алтунина. — А вам, Соловьев, я хочу сказать одно — вы подонок и мразь, не заслуживающая даже обращения «гражданин». Вы — кусок дерьма, которое смыло половодьем. В архивах мы все сохраним, все, как было, запишем. Так что можете не беспокоиться.
Соловьев молчал, но теперь уже смотрел в пол.
Начальник отдела нажал кнопку звонка, укрепленную на стене, с таким расчетом, чтобы ее не было видно под столешницей.
— Увести! — сказал он вошедшим сержантам.
Соловьев продолжал сидеть в той же позе. Пальцами уже не дрыгал. Сержанты подошли к нему и уже собирались поднять и увести силой, когда он сказал:
— Я буду говорить…
Ефремов мигнул сержантам и те вышли.
— Только не подумайте, что я рассчитываю на снисхождение или очень волнуюсь по поводу того, что вы напишете в моем деле. Но вот к этому, что вы мне сейчас показали, я не имею никакого касательства… И вообще ничего об этом не знаю. Догадывался, что Иван с Павлом и Остапом что-то делают тайком от нас, но не мог предположить…
— Одну минуточку, — попросил начальник, вставая из-за стола. — Алтунин, садись сюда, здесь писать удобней…
Алтунин пересел, положил перед собой несколько чистых листов бумаги (бланков вечно не хватало), макнул в чернильницу перо и застыл в позе прилежного ученика. Начальник выглянул в коридор, приказал конвоиру снять с Соловьева наручники, угостил его папиросой, сел на тот стул, где раньше сидел Алтунин, и начал задавать вопросы.
— Сколько человек в вашей группе?
— Семь, — ответил задержанный и тут же поправился. — Было семь. Сейчас остались четверо. Одного убили, другой, мы думали, что исчез, но вы мне сейчас его фотографию показали, значит, — он у вас, я тоже у вас.
— Назовите всех.
— Командир «Алексей», но на самом деле он Фридрих Бильфингер, майор, пришел в абвер из люфтваффе. Второй — это я, мое звание гауптманн. Я заместитель командира. Третий — «Георгий», лейтенант Звягин Михаил Аристархович, погиб в апреле этого года на Кунцевском шоссе. Четвертый — «Иван», его настоящего имени я не знаю. Он вор-рецидивист откуда-то из Замоскворечья, знаток Москвы. Пятый — «Павел», на самом деле он рижский немец Карл Граль. Он и шестой — «Николай», фотографию которого вы мне показали, специалисты по техническим средствам. А седьмой — «Остап», он же Петр Карпенко, киевлянин, боксер, чемпион каких-то соревнований. Силен и ловок, но умом не блещет.
— А кто блещет?
— Бильфингер. Он очень умен и очень предан Великой Германии… — Соловьев загасил папиросу в пепельнице и поправился: — Идее Великой Германии.
— К какой структуре вы относитесь?
— Абвер. Восьмисотая дивизия особого назначения «Бранденбург». Восемьсот первый полк, специальная группа «Йот-Фау-Цет-один».
— Ваше задание?
— Убить Сталина.
Перо зацепилось за бумагу, и Алтунин посадил небольшую кляксу. Осторожно промокнул ее уголком папье-маше и продолжил писать. Краем глаза заметил, как вытянулось лицо начальника отдела. В МУРе информация о готовящемся покушении на Сталина, про которое Алтунин узнал от Ряботенко, не озвучивалась.