Смерть отца
Шрифт:
«Евреи, вон!»
– Саул, смотри, что там написано! – вскрикивает Иоанна. – Пошли отсюда!
Саул сплевывает, и они переходят к другому столбу. И тут большие красные буквы:
«Против Версальского договора!»
– Тут можно стоять, – решает Саул.
Теперь Иоанна прислоняется спиной к столбу, а Саул стоит перед ней.
– Саул, что ты будешь делать, если тебя не утвердят кандидатом на молодежную репатриацию?
– Тогда, – пожимает Саул плечами, – придется пойти на кладбище и работать там у садовника.
– Нет, ты должен ехать в страну
– Но они меня не утвердят.
Сердце Иоанны сжимается от горя за друга. О, если бы она могла ему помочь! Но в Движении никто не прислушается к ее голосу.
– Саул, – возникла у нее идея, она выпрямляется, – пойдем к той женщине, расскажем ей всю правду. Она поможет нам.
– Откуда ты знаешь, Хана? Ты ведь с ней совсем не знакома.
– Да, не знакома, но я себе ее представляю. Она так добра, Саул, щедра душой, и все понимает.
Лицо Саула напряжено, словно взвалили ему на спину груз. Молчание длится долго, пока он говорит Иоанне ломающимся тонким фальцетом:
– Да, идея хороша. Пойдем к ней и расскажем всю правду. Может, она и согласится нам помочь. Филипп говорит, что у этой госпожи нельзя заранее знать, что она скажет и что решит. У нее свое мнение и свой подход к любому делу. Но если согласится мне помочь, она может поговорить с Беллой, которая сейчас работает секретаршей сионистского Движения. И если она убедит Беллу, та сможет убедить и подразделение. Можно также попросить дядю Филиппа, чтобы он поговорил с госпожой.
Иоанна совсем сбита с толку таким количеством вариантов, вырывающимся воистину потоком из уст Саула. А тот завершает весь свой монолог вопросом:
– Когда мы пойдем к госпоже, Хана?
Хорошо, что Саул не видит смущенного и покрасневшего лица Иоанны. Она почти погружает голову в воротник своей куртки.
– Ты не слышишь, Хана? Когда мы пойдем к госпоже?
– Отец очень болен, Саул… С тех пор, как он так сильно заболел, никто из нашего дома не выходит. Даже Гейнц и дед не едут на фабрику. Фрида согласилась с тем, что я завтра не пойду в школу, и также доктор Гейзе сказал мне, что придет нас проведать. И если хочу остаться около отца, то мне можно в школу не приходить Неудобно мне покидать дом, Саул. Я даже в Движение сейчас не пойду.
– Из-за отца ты не пойдешь в Движение?
– Да, Саул, – отвечает Иоанна слабым голосом. – Но у меня день рождения через несколько дней. Отец сказал, что хочет, чтобы мы отпраздновали это дома, как каждый год. Дед сказал, что так и будет, что не надо дать отцу почувствовать, что он очень болен. И Белла сказала мне сегодня по телефону, что если я не могу прийти в Движение, все подразделение придет ко мне в день рождения.
– Конечно, Иоанна. Все придем. И я… каждый день буду приходить.
– И не пугайся, если электрический звонок не будет звучать. Выключили его, чтобы не мешал отцу. Свистни мне из сада нашим условным свистом, принятым в Движении.
Шум вокруг усилился. Каждый раз, когда раздается свисток полицейского, плечи Саула передергиваются. Пьяница хохочет им в лицо. Саул
– Но, Саул, если в молодежном движении будет беседа, я все-таки приду туда, и скажу то, что хочу сказать, даже если меня не будут слушать.
– Беседа перенесена на время после выборов. Белла сейчас очень занята. Знаешь, начали снова организовывать еврейскую самооборону. Боятся, что в день выборов и сразу после них начнутся погромы в еврейском квартале. Белла – в штабе обороны, и дядя Филипп тоже.
– После выборов? Может, к этому времени отец выздоровеет?
– Конечно, Хана. Не будь такой грустной.
– Но к той женщине ты должен пойти немедленно, завтра – сам.
– Нет, я тебя подожду.
– Когда же ты успеешь повлиять на Беллу, а она – на подразделение, и Филипп – на нее…
– А-а, это не проблема!
На шоссе усиливается движение. Машины, как огромные черепахи, останавливаются каждый миг, и рядам их нет конца. На переходах стоят плотной толпой пешеходы, собирающиеся переходить шоссе, и тем временем читающие листовки, которые им суют со всех сторон. Все улицы усеяны листовками и плакатами. Бумажный дождь сошел на столицу. Даже под мостом, по которому проносятся поезда метро, крутятся раздатчики листовок.
– Я хочу вернуться домой, – говорит Иоанна, – когда я далеко от дома, я ужасно не спокойна. Ужасно.
– Завтра я приду к тебе, Хана.
– Когда?
– Утром.
– Ты не идешь в школу?
– Нет. Когда твой отец так сильно болен, я в школу не хожу.
Они спускаются по ступенькам в подземную станцию метро. Саул сопровождает Иоанну через толпу, напирающую со всех сторон, взвинченную спорами о выборах. Споры не прекращаются у касс для продажи билетов.
– Боже, – пугается Иоанна, – как я доберусь домой? Пока ты добудешь мне билет…
– Подожди здесь минуту, я быстро достану тебе билет.
Не проходит нескольких мгновений, и Саул возвращается с билетом в руках.
– Как тебе удалось? – удивляется Иоанна.
– Очень просто, – с гордостью говорит Саул, – в начале очереди стоял еврей, я и попросил его купить билет. Обратился к нему со словами – «Шалом алейхем».
Иоанна исчезает в толпе. Еще долгие минуты стоит Саул, пока не раздается шум приближающегося поезда, увозящего Иоанну домой.
Глава двадцать первая
Свет бледной зари медленно расползается по комнатам дремотного дома, прокрадывается сквозь опущенные жалюзи и заполняет сумрак. Только в кабинет господина Леви заря вливается полным сиянием. Здесь жалюзи не опускали уже несколько дней. На кожаных коричневых креслах несколько забытых вещей. Пепел накопился в фарфоровом блюде, которое, не очень задумываясь, превратили в пепельницу. Бутылка коньяка на столе, и несколько наполненных рюмок, из которых сделали, быть может, один-два глотка. Никто и не подумал убрать в кабинете.