Смерть отца
Шрифт:
Флора стоит у входа в трактир и произносит речь перед собирающимися на глазах слушателями. Трактир разукрашен, утыкан развевающимися флагами, создающими атмосферу праздника. Флоре есть, что сказать в эту субботу. Среди слушателей, конечно же, горбун и Ганс Папир.
– Что за свадьбу сегодня у нее справляют? – говорит Густав.
– Свадьба! – впадает гнев Мина. – Кнорке со своей сворой, этой организацией, устраивают у нее празднество, Густав. Дела творятся в переулке. Со дня, как Отто уехал, началась тут болтовня и всяческие действия. Позавчера появился Пауле.
– Пауле? Ну, и что с того? Он же здесь живет, вот и появился.
– Не
– В леса, Мина. В большие поместья. Там из них готовят солдат Гитлера.
– Именно так шепотом передают в переулке из уст в уста, и многие прислушиваются. Им обещают хлеб и обмундирование.
– Об этом шепчутся во всех переулках, Мина.
– А Отто нет, – говорит Мина, поворачивается спиной к Густаву и смотрит на широкую улицу, по которой фланирует уйма народа, а Отто не видно.
Издает Густав резкий свист, толкает тележку и исчезает в переулках.
Двое полицейских проходят мимо киоска. Становятся напротив трактира и закидывают руки за спины, как будто поставлены охранять ярко освещенный девиз организации ветеранов Мировой войны. Мина запирается в киоске.
Из большого здания напротив, появляется доктор Ласкер с Кристиной. Каждый ребенок в переулке знает, что доктор и девушка живут вместе без венчания и свадьбы, и Мина опускает глаза. В этом нет ничего нового для жителей переулков. Здесь многие пары так живут. Даже та пара, которая сняла жилье у матери убитого Хейни. Эти бедняки жадны до работы. Иногда он выходит на подвернувшуюся работу, а она сидит в комнате без дела, иногда наоборот. Иногда он выходит из дома с двумя пустыми бутылками и направляется к Бруно, чтобы получить за них пару грошей, иногда она ищет бутылки по дворам и относит их к Флоре. Могут ли они создать законную семью? Время кризиса, и никто не уверен в завтрашнем дне. Но доктор?! Серьезный и сдержанный, ходит он по переулку, как само воплощение закона. Потому странно, что именно он нарушает закон, и это не дает покоя окружающей публике, порождает всяческие небылицы о девушке, живущей с ним. Даже Мина отводит взгляд, несмотря на то, что Отто защищает права своего друга доктора:
– Кто только не видел его бредущим в одиночестве? Пусть тоже немного насладиться жизнью, – говорил Отто Мине и приветливо здоровался с Кристиной.
Пара стоит у входа в дом, и Мине кажется, что доктор прижат к стене. Девушка красива, и это тем более вызывает удивление Мины: почему опущены долу глаза доктора.
– Пошли, – говорит ему Кристина, – пройдемся немного и подышим воздухом весеннего дня. – С легким смехом берет она Филиппа под руку. Резким движением Филипп вырывает свою руку.
– Что с тобой, Филипп?
Два еврея прошли мимо них и не поздоровались.
– Погоди, – Филипп снимает очки и медленно протирает стекла, – минутку, Кристина. Я что-то вспомнил. Подожди меня…
Филипп колеблется выйти с Кристиной на улицу, полную евреев, идущих в синагогу. Ему неловко. Не будет же он стоять тут и каждому объяснять, что, хотя Кристина христианка, бабку ее звали Мириам. Несколько раз он уже предлагал ей стать его законной женой, но она возражает. Она за свободную любовь и ненавидит всякие официальные действия. Она, к тому же, член организации нудистов, борцов за культуру нагого тела, и каждое воскресенье выходит
– Старайся не быть замешанным в дела, которые унижают твою честь, – и тут же начала складывать свои вещи в чемодан.
Филипп не дал ей уйти. Болен был одиночеством, и Кристина своим прохладным телом и простотой духа облегчала его душевный хаос. В его пыльной квартире, где всегда стоял запах золы и кипы бумаг пылились в папках, вошел аромат ее духов и душевная мягкость как бы обновившейся жизни. И он перестал обращать внимание на сплетни и пересуды, на беспрерывные укоры сестры Розалии, которая просто не закрывала рта, и дал Кристине свободу жить по своему усмотрению, и только одно решил для себя: укрыться в своей квартире с девушкой, подобно медведю в берлоге. Пока Кристина неожиданно не сказала ему:
– Давай, Филипп, уберемся отсюда. Что у нас общего с этими не протрезвевшими и неразвитыми существами?
И он сдался ее требованию, и сегодня собирался пойти в контору по найму квартир. Контора находилась рядом с университетом, и он хотел быстро добраться до остановки трамвая, сбежать со своей девушкой от субботы и евреев переулка, затеряться в суете мегаполиса. Но Кристина заупрямилась. Она, назло ему, пожелала прогуляться по утренней улице.
– Ты сегодня очень бледен, Филипп, – легко касается она рукой его щеки, и голос ее ясен и спокоен, – может, завтра ты поедешь со мной. Это первая в этом году поездка к лесному озеру.
Гнев охватывает Филиппа: как это ей вообще пришла в голову такая сумасшедшая мысль предложить ему купаться нагишом, ему, адвокату еврейской общины, уважаемому доктору Ласкеру! Спокойный взгляд Кристины покоится на его лице.
– Пошли, Филипп, – говорит она, беря его под руку.
– Я все еще взвешиваю, идти мне или нет.
– Но мы же решили несколько минут назад!
– Да, решили. Но…я что-то забыл. Что-то важное.
– Ах. Ну, что! – резким движением головы она приглашает Филиппа идти дальше.
На улице множество евреев. Сгрудились на углу, поджидают остальных жителей переулков. Все в черных шляпах и с расшитыми сумочками для религиозных принадлежностей. Рядом с домом, у входа в который стоят Кристина и Филипп, слышен голос портного Шапского, и слова его Филипп ясно слышит. Шапский друг семьи, и все это уже Филипп слышал из уст сестрицы своей Розалии. Потому он прижимается к стене у входа.
– Филипп, – голос Кристины высок, – гляди. Карнавал в переулке. Сегодня там праздник. Видишь, Филипп!
Шапский проходит мимо, приветствует их молчаливым кивком, и поворачивает взгляд в сторону улицы, к Мине в киоске.
– Что ты так кричишь? – сердится Филипп.
– Я кричу? Что, я действительно кричала, Филипп?
– Да. Говори спокойно, – нервничает он.
– Филипп, ты сегодня просто лезешь на стенку. Что случилось?
Лицо Кристины открыто и несчастно, как у девочки наказанной, неизвестно почему и за что. Волна жалости окатывает Филиппа. Он гладит ей волосы, а группы евреев, идущих мимо, все увеличиваются, и голоса их становятся все более громкими.