Смерть – плохая примета
Шрифт:
– А ты его давно не видела?
– Стаса? Дай-ка припомню… Года три или четыре… Я ему еще обещала зенки выцарапать, если от Марка не отстанет… Это было на биеннале, Стас тогда пришел… На Марке был костюм цвета бордо с золотой полоской, желтое кашне и золотистый платочек в кармане, духи я ему тогда подарила… а носки он – вот жена досталась! – черные надел…
– И больше ты Покрышкина не видела? – Боксер перебил ушедшую в воспоминания поклонницу.
– А? Что? Покрышкина… Нет, не встречала. – И вдруг
– Это не Марья, – снова перебивая, твердо выговорил Роман.
– Да? А может, это – ты? Любовничек…
– Да никакой я не любовник!
– Да ладно тебе, – отмахнулась Виолетта. – У меня глаз наметанный.
Тьфу!
Роман откинулся назад, застрял в щели между холодильником и столом и почувствовал себя беспомощным под усмехающимся взглядом ненормальной курицы.
Пауза затягивалась, – ну и плевать! – и было непонятно, насколько была только что правдива хозяйка с гостем. Роман, набычившись, разглядывал худосочную фигуру и хмуро размышлял – могла ли эта полусумасшедшая растрепанная девица убить Покрышкина?
По всем ее манерам получалось – могла. Засадить пулю в гаденыша, погубившего талант ее умирающего гения…
Но вот… сейчас? Сейчас это вряд ли. Виолетта ни за что не стала бы рисковать, ее главенствующая цель – поймать последний вздох художника. Быть рядом.
Потом, потом – возможно. Ей было бы уже все равно.
Но не сейчас. Она бы рисковать не стала. Могли б поймать, засадить в кутузку и разлучить с последним вздохом.
Нет, не рискнет. Сто раз подумает.
Роман прищурился в раздумьях, Виолетта поняла его взгляд неправильно:
– Переживаешь, не получил ли от подружки СПИД? Савельев не ответил.
– Переживаешь. На кухню, слепо глядя перед собой, вошла Марья.
Бледная как полотно, с запавшими незрячими глазами.
– Уснул, – сказала тихо. (Виолетта подскочила с табурета.) – Не ходи. Он спит. Я укрыла его одеялом.
Застрявший в щели гигант-боксер наблюдал, как заново присматриваются друг к другу две женщины: сидят напротив на табуретах, смотрят в глаза и, пожалуй, ведут безмолвный диалог.
– Сколько ему осталось? – первой проговорила Марья.
– Месяц, полтора.
– Почему так быстро?
– Не повезло, – пожала плечами Виолетта. – Два воспаления легких подряд.
– Почему он ничего не сказал мне?! Фанатка усмехнулась:
– Зачем? Ты вся в работе, у тебя другая жизнь.
– Но – почему?! Почему?! – твердила Марья, раскачиваясь из стороны в сторону. – Неужели он не был во мне уверен?!
– Ты отреклась! Ты отступила!
– Неправда!
– Правда! Ты его бросила!
– Но не в беде!
Виолетта вскочила, подошла к окну, встала спиной к Марье.
– Ты его бросила, – вколачивала монотонно. –
– Неправда! – В голосе зазвучали слезы.
– Правда! – выкрикнула Виолетта, обернулась. – Ему не нужна была твоя жалость! Ты отвернулась еще от здорового! А я не отдаю друзей предателям. Сейчас – он мой. Навсегда.
Марья закрыла лицо руками, всхлипнула.
– Уходи. Пожалуйста, уходи.
– Нет, я дождусь, пока он проснется, – сквозь пальцы прошептала Маша.
– Хорошо. Но потом – ты уйдешь.
Марк пробыл в забытьи всего полчаса.
Марья прощалась.
Роман вынул из заднего кармана брюк бумажник, выгреб из него всю наличность – тысяч восемь рублей и двести долларов, положил на кухонный стол:
– Здесь не много. Потом привезу еще. Что-нибудь конкретное нужно?
– Здоровье. Но его не купишь.
Пока машина стояла во дворе, Марья сидела еще не плача. Все слезы и силы остались в квартире на восьмом этаже. Роман перегнулся через девушку, перетянул ее ремнем безопасности – не в их положении лишние встречи с гаишниками, – спросил:
– Куда?
– Все равно, – шепнула Маша.
– Понятно.
Везти такую потерянную Марью прямиком к тетушкам Савельев не решился. Проехал пару кило метров, остановил джип в парке возле уличного кафе.
– В машине посидим?.. Или на улицу выйдем?
Марья ничего не ответила, и боксер, пройдя мимо пластиковых столиков, зашел в крошечное помещение чистенького ресторанчика.
– Двести коньяку, – сказал бармену. – Вместе с бокалом, – и положил на стойку пластиковую кар точку.
Сметливый парнишка приплюсовал фужер к стоимости коньяка, Роман бережно отнес его в машину…
Коньяк наконец-то выбил из Марьи хоть какие-то эмоции. Она, пристегнутая ремнем безопасности, склонилась над коленями, почти беззвучно, давясь воздухом, зарыдала.
Савельев, стискивая челюсти до ломоты в скулах, смотрел перед собой, не лез с утешениями.
Марии надо выплакаться. Сейчас, не перед тетушками. Не то беда застрянет комом в горле, удушит.
– Он не пришел ко мне, – всхлипнула недавно рыжеволосая беглянка. – Он не поверил.
– Он пожалел.
– Меня? – Марья повернула мокрое, с капельками слез на подбородке лицо.
– Тебя. И себя, наверное.
– Как это? – шмыгнула носом бедная кошка.
– Когда мучаешься сам, смотреть еще и на муки любимого человека не хватит сил.
– Ты думаешь? Он поступил так, потому что любил?
– Если бы не любил, не ушел бы.
– А-а-а… Виолетта?
– От нее ему легче принимать жалость, чем от тебя… От тебя не получилось. Прими его выбор. Ты должна.
– Он просил, – понуро кивнула Марья. – Просил оставить его там…