Смерть по ходу пьесы
Шрифт:
— Снимаем?
— Из уважения к памяти покойной, и все такое прочее.
— Снимаем?!
— Да у нас в руках хит, который может принести миллионы!
— И кроме того, это хорошая пьеса, — поддержал режиссера Корбин.
— Особенно теперь, когда в ней играет Джози.
— Я уже признал, что совершил ошибку...
— Ну ладно, ладно.
— ...и потому хватит напоминать мне о Джози!
— В любом случае, эта ошибка исправлена, — успокоил спорщиков Моргенштерн. —
Все замолчали.
Тишину темного зала нарушало лишь дыхание.
— А знаете... — сказал Моргенштерн.
— Что?
— Ведь они снова придут к нам — вы это понимаете?
— Кто — газетчики?
— Нет. Полиция.
— Хм.
— Особенно тот, с китайским разрезом глаз.
— Тот, у которого итальянская фамилия?
— Как там его, Фурильо?
— Нет, Фурелла.
— Карелла.
— Что-то такое.
— Он захочет знать.
— Что знать?
— Сколько мы на этом заработали.
— Что вы имеете в виду?
— Он уже расспрашивал меня. И он обязательно вернется теперь, когда Мишель убили.
— Так вот что они ищут!
— В смысле — мотив преступления?
— Любовь или деньги. Одно из двух.
— Но они уже арестовали ее импресарио.
— Могу поспорить на всю вашу долю, что он ее не убивал.
— Он достаточно чокнутый для этого.
— И тем не менее это не он.
— Да все импресарио ненормальные.
— Но он не убивал Мишель — спорю на мою долю сборов.
— Вот в это он и вцепится, этот Карелла: сборы, доходы, прибыль, гонорары.
— Мне так не кажется. Он уже нашел виновника.
— Вы видели того толстяка?
— В смысле — по телевизору?
— Да. Толстого такого копа.
— Вот он наверняка считает, что убийца — Джонни.
— Он, но не Карелла. Ведь Кареллу вы по телевизору не видели, правильно? Я не видел.
— Потому что он в это не верит.
— И потому он снова придет сюда, можете мне поверить.
— Почему?
— Чтобы снова расспросить нас о наших финансах.
— Ну, мои несчастные шесть процентов не стоят того, чтобы ради них идти на убийство.
— Мои два — тем более.
Они посмотрели на Моргенштерна.
— Ну, договаривайте, ребята, — пробурчал он.
Взглянув на него поверх очков, она спросила, почему он немного раньше назвал ее не Шарин, а Шари. Берта все еще трясла внутренняя дрожь от воспоминания о том, как он держал ее в объятиях. Он обнаружил, что не помнит, когда это он ее так назвал.
— А когда я назвал тебя Шари? — спросил он.
Он не стал класть руки на стол, поскольку был уверен, что они дрожат.
— Тогда, когда сказал, что ты подумал, будто я буду чувствовать себя неуютно в месте, где вокруг одни только белые.
— А что, ты сейчас чувствуешь себя неуютно?
— Нет.
— Значит, тебе здесь хорошо?
— Да.
— Несмотря на то, что вокруг белые?
— Я не замечаю никого вокруг.
— Ты думаешь, если бы мы пошли куда-нибудь в Даймондбек, я бы тоже не видел никого вокруг?
— Я думаю, что, если бы мы пошли в Даймондбек, в тебе секунд через десять узнали бы копа. Вполне возможно, что в тебя выстрелили бы в ту же минуту, как ты вышел из ресторана.
— Это расистский подход.
— Зато реалистичный.
— А ты? В тебя они тоже стали бы стрелять?
— Сомневаюсь.
— А почему? Ты же тоже коп.
— А что, я выгляжу как коп?
— Ты выглядишь как красивая сексуальная женщина.
— Я и чувствую себя красивой сексуальной женщиной.
— Так я назвал тебя Шари?
— Да. Ты сказал: «Я говорю правду, Шари».
— Возможно, я и вправду так сказал?
— А почему?
— Наверно, потому, что ты показалась мне очень близкой.
— Меня никогда не называли Шари — никто, кроме матери.
— Это хорошо или плохо?
— Просто как-то странно. Странно, что ты назвал меня тем именем, которым звала только мама.
— Извини, я не понял, что это было чисто семейное...
— Нет, мне нравится, когда ты меня так называешь.
— Тогда я буду...
— Но не постоянно.
— Ладно, только...
— Только тогда, когда я буду казаться тебе близким человеком.
— Ты начинаешь казаться мне близким человеком постоянно.
— Тогда нам лучше быть поосторожнее, — сказала она.
— Почему? — спросил Клинг и неожиданно накрыл ее лежавшую на столе руку своей. У него действительно дрожали пальцы.
— О Господи! — вздохнула Шарин.
Официантка снова подошла к их столику.
— Вам повторить заказ? — с улыбкой спросила она у Клинга.
— Шарин?
— Да, пожалуйста.
— Я рада, что вы поймали того парня, — проворковала официантка и удалилась, покачивая бедрами.
— Она тоже считает тебя красавчиком, — сказала Шарин.
— Кто?
— Официантка.
— Какая официантка?
Ночью, в постели, он попробовал объяснить ей, что его беспокоит в этом деле об убийстве Мишель Кассиди. Она лежала рядом, повернувшись к нему, и внимательно, с широко открытыми глазами слушала, пытаясь представить себе людей, о которых шла речь.