Смерть под кактусом.

Ильина Лариса Анатольевна

— А брат?

Игуменья пожала плечами:

— Я о нем больше не слышала.

— А откуда же взялись документы, которые были в папке Татьяны Антоновны?

Чуть слышно щелкали деревянные четки, совершая свой нескончаемый путь в иссохших руках старой женщины, бередившей ради нашего любопытства свою незаживающую рану.

— Когда хоронили Сонечку, сестры нашли их в нашем родовом склепе. Бумаги забрала игуменья и отдала мне после того, как я поправилась. Но ни я, ни она ничего не могли понять в записях отца. Он не хотел, чтобы фамильные ценности попали

в первые попавшиеся руки. Когда вернулась с фронта Таня, я показала ей бумаги. Она-то быстро все расшифровала, и мы нашли тайник. Конечно, в нем была не вся коллекция. Не зная, как лучше поступить, мы оставили ее на месте. Однажды приехала Таня и сказала, что есть возможность передать ценности благотворительному фонду, занимающемуся детскими домами. Мы решили сделать это в память о Сонечке. Таня забрала часть коллекции и уехала. Но ей сказали, что сначала все предметы, поскольку они представляют огромную историческую ценность, будут отправлены на выставку в Париж.

— В тысяча девятьсот шестьдесят восьмом... — не стерпела Мегрэнь.

— В коллекции были наградные ковши Петра Первого, табакерка Екатерины Великой... Но после выставки все предметы бесследно исчезли.

— Как это? — возмутилась Мегрэнь. — Почему исчезли?

— Просто исчезли. Различные чиновники долго отписывались от Тани, пока она не поняла, что все это бесполезно. К тому же у нее начались неприятности...

Ей начали звонить разные люди. Ей даже приходилось несколько раз переезжать с места на место, менять работу. Так она поселилась в вашем доме. Таня очень боялась за оставшуюся часть коллекции. Тогда мы договорились, и я перенесла ее в часовню.

— Но ведь ее там нет? — уточнила я.

— Нет, — согласилась игуменья. — Все очень просто. Таню мучило, что коллекция лежит мертвым грузом, она не оставляла свою мечту. И только несколько лет назад появилась возможность: Таня продала ценности в музеи, получила деньги, вложила их в строительство дома для детей-инвалидов, создала фонд для нашего музея... А при монастыре есть приют для девочек. Мы смогли сделать там ремонт и забрать детей из неблагополучных семей. Сейчас в приюте тридцать семь воспитанниц.

Мы слушали, открыв рот. Получая видимое удовольствие, игуменья еще долго рассказывала нам о приюте, о том, как счастлива была сестра, когда наконец смогла хоть чем-то искупить вину перед своим маленьким ангелом.

— А почему, когда мы... были здесь в прошлый раз... — нерешительно начала я, поглядывая на спину сестры Анисьи, — то сестры едва нас не поколотили?

Этот вопрос мучил меня безмерно. Поняв, что задать его когда-нибудь еще мне вряд ли доведется, я решила не упускать шанса. Мои слова игуменью позабавили.

— Не обижайтесь, дети мои, на сестер. Просто они не знали, кто вы. Дело в том, что в последнее время у Татьяны вновь начали появляться люди, интересующиеся коллекцией. Они представлялись ей журналистами, работниками детских приютов, музейными служащими... Звонили, присылали письма. Даже сюда приезжала какая-то женщина, представляясь журналисткой, пыталась выведать о

бывших владельцах Вельяминова. И когда сестры увидели у вас карты... — Монахиня развела руками.

Я покрутила головой. Похоже, нам здорово повезло,

что мы сбежали тогда. Конечно, монашки вряд ли бы нас побили, но посидеть недельку на хлебе и воде нам определенно светило. Впрочем, подруге не мешало бы сбросить пару килограммов.

— А кто такой Зиновий Михайлович Шверг?

— Зиновий? — Брови игуменьи дрогнули, и она на секунду задумалась, словно припоминая забытое. — Ах, Зяма! — Голос ее потеплел. — Это Танин ангел-хранитель. Они вместе воевали. После он опекал ее, как мог. Без него она вряд ли бы смогла все это сделать. Он любил Таню... Любил всю жизнь, и всю жизнь был несчастен...

— Почему? — расстроенно спросила Мегрэнь.

— Потому что она не могла ответить ему тем же...

Теперь все молчали, переваривая то, о чем сегодня

узнали.

Впереди показались стены монастыря. Анисья приободрилась, понукая задумчивую лошадку. Матушка Виринея, тяжело вздохнув, убрала четки.

— Теперь я осталась одна... А мои сестры сейчас вместе... Я молюсь за них...

Телега остановилась. Сойдя на землю, игуменья оправила рясу и посмотрела на нас:

— Анисья довезет вас туда, куда нужно. Спаси вас

бог!

И, перекрестив всех нас по очереди, она вошла в распахнутые монастырские ворота.

— Журналистка? — вытянув губы трубочкой, протянула Мегрэнь и устроилась поудобней. — Кто это, интересно, мог быть?

Я пожала плечами:

— Скорее всего, Моль. Других кандидатур нет. К тому же это объясняет, зачем Жорж перерезал ей горло...

— Жорж перерезал ей горло? — хмыкнула Мегрэнь, косясь мне за спину.

Сообразив, что об этом никто еще не знал, я умолкла, затылком ощутив позади себя совершенно

неестественную тишину. Я оглянулась. На меня в упор таращились три пары глаз.

— О чем это вы? — подозрительно спросил одноклассник.

— О своем, о девичьем... — отрезала сестрица и сменила тему. — Мы сестру Анисью задерживаем.

— Куда поедем?

Она повернулась к монашке и вежливо сказала:

— В Вельяминово, пожалуйста...

— В Вельяминово? — удивилась я. — Зачем?

— Узнаешь, — усмехнулась Тайка, и мы тронулись.

Дорога от монастыря до Вельяминова была в лучшем состоянии, чем до кладбища, и лошадка заметно прибавила в скорости. Тайка с Федей устроились рядышком и, держа друг друга за руки, принялись шептаться.

Я покосилась на Юрку. Задумчиво хмурясь, он смотрел на дорогу. Уцепившись за рукав его куртки, я подобралась поближе.

— Слушай, Лапкин... Вообще-то я забыла сказать тебе спасибо.

— За что? — не понял Юрка, поднимая глаза.

— Ну-у... за то, что ты меня спас.

— А-а! — протянул он. — И что?

— Ну... спасибо.

— Пожалуйста!

Лапкина-старшего явно мучили невеселые мысли, и я чувствовала себя в этом отчасти виноватой.

— А ты давно узнал про сестру Татьяны Антоновны?