Смерть сердца
Шрифт:
Порция уже давно привыкла не глядеть ни на кого подолгу. Такие глаза, как у нее, нигде не встречали привета и, замечая, какую тревогу они вызывают, привыкли к застенчивости. Такие глаза вечно отводят или скромно опускают, самое большое, на что они осмеливаются – смотреть в одну точку, из-за этой их бездомной наготы такие глаза кажутся фанатичными. Они могут пробудить чувства, они могут оскорбить, но они никого не могут вызвать на разговор. С такими глазами чаще всего встречаешься, – а точнее, стараешься не встречаться взглядом – на детских лицах, но никогда не знаешь, что же потом сталось с этими детьми.
Но вот теперь Порция, можно сказать, превосходно проводила время с майором Бруттом. Когда тебе еще так немного лет, что о любви не может быть и речи, голова идет кругом только от того, что тебя заметили: ты с восторгом примеряешь на себя статус человека. Майор Брутт встречал ее взгляд с добротой, без колебаний.
Садиться он так и не стал – врос, как скала, в пол огромными
– Половина первого, – сказала она. – Боже!
Когда она ушла, пожелав всем доброй ночи и обронив перчатку, майор Брутт сказал:
– Уж столько радости, наверное, вам от этой девчушки.
4
Почти каждое утро Лилиан ждала Порцию на старом кладбище за Паддингтон-стрит – так они любили срезать путь до школы. Начинавшееся сразу за домами кладбище уже давно было не в ладах со смертью, превратившись сразу и в укромный уголок, и в дорогу, о которых пока мало кто знал. Несколько плакучих ив и склепов, похожих на каменные беседки, придавали ему картинной строгости, но надгробия жались по стенам, будто стулья в танцевальном зале, а на полпути от входа, посреди лужайки, стоял круглый навес, который выглядел точь-в-точь как оркестровая площадка. От ворот до ворот бежали тропинки, а кустарник, растущий вдоль забора, отгораживал кладбище от улицы: место тут было не печальное, скорее – до уютного меланхоличное. Лилиан упивалась меланхолией, Порции же всякий раз, когда она поворачивала за ворота, казалось, что это место – ее секрет. Поэтому они часто ходили в школу этой дорогой.
Идти им нужно было на Кэвендиш-сквер. По этому солидному адресу мисс Полли давала уроки для девочек – нервических девочек, девочек, которые не слишком-то преуспели в школе, девочек, которых нужно было куда-то пристроить перед тем, как они уедут за границу, и девочек, которые никогда никуда не уедут. Места у нее хватало примерно на дюжину таких учениц. По утрам сюда приходили профессора, после обеда девочек водили в галереи, в музеи, на выставки, на спектакли или концерты классической музыки. С мисс Полли можно было особо условиться о том, чтобы девочка и обедала у нее дома – это было самое простое из многочисленных особых условий: секретарша мисс Полли практически жила на телефоне. Предприимчивость мисс Полли, надо сказать, окупалась, поэтому за свои услуги она брала очень дорого. Узнав цену, Томас было взбрыкнул, но Анна убедила его, что мисс Полли своих денег стоит, – так она придумала, куда деть Порцию днем. Что бы там Порция ни выучила, ей хоть будет о чем поговорить, а кроме того, так она сможет и с кем-нибудь подружиться. Пока что Порция подружилась только с Лилиан, которая жила неподалеку, на Ноттингем-плейс.
Анна считала, что Лилиан – не самое стоящее знакомство, но тут уж ничего нельзя было поделать. Волосы Лилиан заплетала в две длинных свободных косы и носила их, перекинув на грудь, словно какая-нибудь Лилейная Дева [9] . Выражение лица у нее было загадочное и отстраненное, а на ее довольно полную, красивую и сформировавшуюся фигуру уже засматривались мужчины на улицах. Ее забрали из пансиона, потому что она влюбилась в преподавательницу виолончели и поэтому решительно не могла больше есть. Порция высоко ценила таланты Лилиан – говорили, что она, например, отлично танцует и катается на коньках, а когда-то даже занималась фехтованием. В остальном жизнь Лилиан не была богата на развлечения: дома она старалась бывать как можно реже, а если и оказывалась там, то сразу принималась мыть голову. На лице у нее застыло обреченное выражение, какое, бывает, видишь на фотографиях девушек, ставших впоследствии жертвами убийц, но с Лилиан пока ничего такого не случилось… Тем утром, завидев Порцию, она мечтательно помахала ей алой перчаткой.
9
Она же Леди из Шалота, или Элейна из Астолата, героиня артурианских легенд, к образу которой часто обращались художники-прерафаэлиты, изображавшие ее с двумя перекинутыми на грудь полурасплетенными косами.
Порция заторопилась навстречу:
– Кошмар, кажется, из-за меня мы опоздаем. Скорее, Лилиан, бежим!
– Не хочу бежать, мне сегодня что-то нехорошо.
– Тогда поедем на сто пятьдесят третьем.
– Если он подойдет, – ответила Лилиан. (Этот номер ходил очень редко.) – У меня есть под глазами синие круги?
– Нет. Как ты провела вчерашний вечер?
– Ой, ужасно. А ты?
– Нет, – ответила Порция, почти виновато, – потому что мы ходили в «Империю». И, представляешь, совершенно случайно встретили там человека, который знал одного знакомого Анны. Его зовут майор Брутт – не ее знакомого, а этого человека.
– Твоя невестка расстроилась?
– Удивилась, потому что он даже не знал, что она замужем.
– Я
– А ты видела когда-нибудь, чтоб человек мог удержать апельсин на кромке тарелки?
– Да это кто угодно сможет, главное, чтобы рука не дрожала.
– Все знакомые Анны такие умные.
– О, ты сегодня с сумочкой?
– Матчетт сказала – глупо, что я ее не ношу.
– Не обижайся, но ты ее как-то странно держишь. Наверное, привыкнешь со временем.
– Если привыкну, то совсем про нее забуду и тогда еще оставлю где-нибудь. Впрочем, покажи-ка мне, Лилиан, как ты держишь свою.
Они вышли на главную улицу Мэрилебона и с минутку постояли, терпеливо притопывая, в надежде, что подойдет сто пятьдесят третий. Сегодняшнее утро было холоднее вчерашнего: наступили бесснежные заморозки. Но девочки не обсуждали погоду, принимая ее как часть своей судьбы, которую они навлекли на себя, просто проснувшись утром, – судьбы, которая каждый день менялась, как настроение у взрослых или состояние их внутренностей. Сто пятьдесят третий и вправду подошел, но останавливаться перед ними явно не собирался, до тех пор пока Лилиан, подобно юной разгневанной богине, не вышла ему наперерез, вскинув алую перчатку. Когда они уселись в автобус, Лилиан с упреком сказала Порции:
– Что-то ты сегодня очень довольная.
Та ответила, смешавшись:
– Мне так нравится, когда что-то происходит.
Отец мисс Полли был преуспевающим врачом, уроки она вела во флигеле на первом этаже, который пристроили к дому сзади и сначала хотели отдать под бильярдную. Чтобы не создавать неудобств пациентам, ученицы приходили и уходили через подвальный вход. Прохожие удивлялись, глядя, как модные юные создания, порой выпрыгивавшие из лимузинов, ныряли в подвал, будто кошки. Оказавшись у двери, они звонили в специальный звонок мисс Полли, после чего оказывались в коридоре с ковровым покрытием. В гардеробной возле винтовой лестницы они вешали шляпки и пальто, затем выстраивались в очередь к зеркалу – очень маленькому. Кремово-голубые плитки, мрамор, обои с золотым тиснением и турецкий ковер были примечательными чертами флигеля. В гардеробной с витражным окном пахло туманом и «Винолией» [10] , в бильярдной (а точнее, классной) комнате – ковром, батареями и туманом. Окон тут не было: погоду определяли по куполу стеклянной крыши, которая свинцовела от тумана, позвякивала во время дождя, а когда выходило солнце, роняла на стол огромный квадрат слепящего света. Зимой, когда начинало смеркаться, крышу закрывали иссиня-черной лакированной портьерой на бегунке и включали электрический свет. Хорошей вентиляцией комната похвастаться не могла, наверное поэтому Порция, не успев зайти, начинала клевать носом. На уроках она не блистала, потому что не могла сосредоточиться или, как все остальные девочки, делать сосредоточенный вид. У нее не получалось удержать мысли на уровне лиц и столов – они упархивали сквозь стеклянную крышу. Один профессор умолкал, строго взглядывал на нее, барабанил по краю стола, другой спрашивал: «Мисс Квейн, прошу вас, прошу вас. Мы ведь не на небо поглядеть собрались». Ее невнимание порой граничило с невежливостью или, хуже того, отвлекало других девочек.
10
Популярный сорт мыла.
Она не привыкла к учебе, ее не научили, что надо учиться, казалось, ей просто некуда вместить даже самый интересный факт. Но чтобы не привлекать к себе внимания и не сердить профессоров, через несколько недель она все же наловчилась завораживать – даже гипнотизировать – самых сердитых профессоров неотрывным вниманием – к их шевелящимся губам, к воздуху над их головами… Утреннюю лекцию по экономике она выслушала с немигающим изумлением на лице. Сумку она принесла в класс, сидела, поставив ее на колени. После лекции профессор пожелал всем доброго утра; девочки разделились: одна группа отправлялась на экскурсию в какую-то частную галерею, остальные уселись делать уроки – одни вытащили тонкие перья и принялись вычерчивать карты, другие, упершись каблуками в перекладины между ножек стульев, радовались, что им не надо никуда идти. Мисс Полли, сидя немного поодаль – за отдельным столиком, на готического вида стуле, проверяла сочинения. День выдался мрачный, поэтому над тетрадями, которые читала мисс Полли, изгибалась лебединая шея зажженной лампы. Мисс Полли переворачивала страницы, девочки потихоньку ерзали на стульях, горячая вода в батареях время от времени побулькивала – паутина еле слышных звуков, которую называют тишиной, заполнила комнату до самого стеклянного купола. Лилиан то и дело прерывалась, чтобы поразглядывать кончик пера или повздыхать о своем хрупком здоровье. Порция вжалась грудью в край стола, ощущая животом сумку. Все наконец увлеклись своими делами, и Порция, в приливе оптимизма, почувствовала себя в безопасности. Она откинулась на спинку стула, огляделась, нагнулась и, стараясь действовать как можно бесшумнее, раскрыла сумку. Вытащив оттуда письмо на голубой бумаге, она разгладила его на коленях и принялась читать во второй раз.