Смерть швейцара
Шрифт:
Первым делом она увидела свою картину, лежавшую на полу у самого выхода. Бумага, в которую она была запакована, в одном месте свисала клочьями — было ясно, что тот, кто хотел ее унести, предварительно осматривал полотно. Как это ни странно, кошмарная репродукция картины Васнецова тоже была сорвана со стены над диваном и валялась на полу. Сам же виновник всего этого переполоха стоял к Ольге спиной, у окна, и она заметила, что руки у него отведены назад и скованы наручниками. Дорогая замшевая куртка, которая обтягивала его широкие плечи, ничуть не напоминала кожаную куртку ее бывшего любовника,
— Ну вот, Оленька, я же говорил, что это Заславский — а вы мне не верили, — удовлетворенно произнес Меняйленко, оторвавшись на мгновение от мобильного телефона. Потом он снова приник к аппарату и стал лающим голосом отдавать распоряжения. Ольга догадалась, что администратор вызывал еще одну машину — с охраной — для перевозки задержанного. В комнате несколько раз прозвучало знакомое каждому москвичу название «Лефортово».
«Вот куда ниточка тянется, — подумала Ольга. — В контрразведку. Может, Заславский — шпион? Но почему, все-таки, он хотел меня убить? Я же для него никто».
Меняйленко закончил командовать, сунул телефон в карман и, понимая состояние молодой женщины, громко сказал — так, чтобы его слышал и Заславский:
— А вы сами его спросите, Оленька, зачем ему понадобилось вас убивать. Может, скажет?
Алексей Витальевич презрительно скривил рот.
— Это провокация, и вы, господин Меняйленко, за это ответите.
— Но я? — воскликнула Ольга, обращаясь к антиквару. — За что должна была расплачиваться я? Ведь я не сделала вам ничего дурного! Почему вы меня преследовали? Зачем?
Заславский смерил ее тяжелым взглядом серых глаз, в которых — даже сквозь тонированные стекла — видна была полыхавшая ненависть.
— У-у-у, проклятая дура, — только и сказал он, после чего снова отвернулся к окну и не произнес больше ни слова.
— Не расстраивайтесь, Оленька, он не прав, — Меняйленко ободряюще коснулся ее плеча. — Я лично придерживаюсь иного мнения о ваших мыслительных способностях, а мое мнение, надеюсь, для вас что-нибудь да значит. Зато господин Заславский в этом деле сам проявил себя не с лучшей стороны, хотя, в каком-то смысле, его понять можно — запаниковал. А вот этого, — наставительно добавил администратор, — мужчина себе позволять не должен. Никогда.
В кармане у Александра Тимофеевича запищал телефон. Выяснилось, что машина за Заславским уже пришла. Через несколько минут в коридоре небольшой квартиры уже толпились одетые в темные пальто люди. Они почти не отличались от Михайлова и Панаеотова. Один из них — высокого роста, но с не запоминающимся, каким-то стертым лицом — ткнул Заславского в спину дулом пистолета и коротко скомандовал: «На выход». Задержавшись у двери, он повернулся к Александру Тимофеевичу и спросил, указав пальцем на небрежно брошенные на пол картины:
— А с этим хозяйством как поступим? Сейчас увезем — или вы нам сами потом доставите? все-таки
— Сам привезу, майор, сам — так и передайте Шаповалову, — сказал Меняйленко. — Прежде надо экспертизу провести. Ведь от вас этого не дождешься.
— Ну-ну, — хмыкнул высокий, — вольному воля.
Повернувшись к своим людям, он взмахом руки дал им знать, чтобы те выводили задержанного, после чего сам исчез в дверном проеме. Когда за контрразведчиками захлопнулась дверь, Ольга вопросительно посмотрела на Меняйленко.
— Ну а мы что станем делать? Может быть, вы просветите меня насчет происходящего? Хотя я собственными глазами видела здесь Заславского, я до сих пор не в силах разобраться во всех тонкостях дела. И вообще, почему со стены сорвали «Богатырей»? Это Заславский сделал? Или ваши ребята? Уж Заславскому-то такая дрянь точно не нужна!
— Как знать, как знать, — загадочно цедил сквозь зубы Меняйленко, помогая Ольге надевать пальто. — Мы вот что сделаем. Сейчас я вас отвезу домой, а через пару деньков встретимся и тогда обязательно обо всем поговорим. Кстати, у меня есть к вам письмецо, — добавил он, протягивая узкий надушенный конверт. — У вас, кажется, с князем Аристархом вышла какая-то размолвка?
Ольга вспыхнула, как маков цвет, и отвела глаза.
— Да, то есть, нет. Вернее, размолвка вышла не с ним, а с...
Меняйленко, не дав ей досказать, повел ее к выходу, чему она была очень даже рада. Говорить с кем бы то ни было о том, что случилось в госпитале, ей было невероятно тяжело — пусть даже ситуация, в которую она там попала, имела не трагический, а скорее анекдотический или, пожалуй, водевильный характер. Как ни странно, интуиция подсказывала Ольге, что Меняйленко — в общих чертах — обо всем уже знает. Потому-то он и не стал слушать продолжения ее истории.
Ольга переутомилась до такой степени, что ей было впору снова ехать отдыхать. Ей надоело пугаться и разгадывать бесконечные ребусы. Они, судя по всему, ей были пока не по зубам. Поэтому она позволила администратору вывести себя из квартиры и усадить в машину. Следом за ними появились Панаеотов с Михайловым, тащившие картину в стиле супрематизма и репродукцию «Трех богатырей». Пока парни Меняйленко со всем старанием укладывали картины в багажник «Мерседеса», а Александр Тимофеевич о чем-то переговаривался с Петриком, Ольга успела распечатать конверт и при свете небольшой салонной лампы пробежать глазами несколько строк. Они были написаны бисерным женским почерком на вложенной туда изящной пригласительной открытке.
«Уважаемая госпожа Туманцева. Княгиня Анастасия Собилло приглашает вас принять участие в небольшом семейном торжестве по случаю именин князя Аристарха. Веселья в современном понимании этого слова обещать не могу, но будет довольно мило».
Далее следовала дата приема и подробный адрес, по которому следовало прибыть.
И потом, в самом конце, следовала приписка:
«Надеюсь, наш маленький инцидент можно считать исчерпанным? — Княгиня А. Собилло».
Ольга задумчиво вложила открытку в конверт. Меняйленко будто только и дожидался этого, поскольку сразу же прервал разговор с шофером, повернулся к ней и спросил: