Смерть швейцара
Шрифт:
— Помню, помню, — сказала Ольга. К ней вернулась прежняя говорливость после того, как она поняла, что княгиня Собилло — ей не враг. — Шофер такси Вова упоминал, что не раз возил жриц любви в разные хорошие дома и даже к вам, Александр Тимофеевич — в ваш «Аглицкий» клуб. Как, кстати, здоровье Вовы?
— С Вовой все хорошо, — рассеянно ответил Меняйленко. Его несколько покоробили слова Ольги относительно того высокого учреждения, где он был полноправным распорядителем. — Что же касается встреч жриц любви с некоторыми членами Благородного собрания, скажу только, что это — частное дело. Люди, знаете ли, существа, по преимуществу слабые и легко поддаются соблазнам. И господа дворяне Первозванска в этом смысле не исключение. Суть, однако, в другом, — добавил он, взмахнув рукой, словно давая всем понять, что не собирается больше муссировать тему продажной любви. — Главное, что Заславский стал догадываться, что Паша ведет свою собственную игру. Он знал, сколько стоит картина Рогира, и отдавал себе отчет в том, что ради двадцати миллионов долларов можно пожертвовать даже дружескими отношениями. Стало быть, — подытожил Александр
— Я, Александр Тимофеевич, — заволновалась Ольга, — все равно не понимаю, какое место занимала в этом деле моя скромная особа. Уж Заславский-то должен был знать, что я здесь совершенно ни при чем!
— Ошибаетесь! — сказал, словно выстрелил, Меняйленко. — Но обо всем по порядку. Итак, «Этюд 312» похищен швейцаром. Потом им завладевает Паша и, обремененный бесценным грузом, уезжает из Первозванска в Москву. Что же происходит в это время с нашим проницательным Заславским? Он, как и намеревался, прибывает в город к открытию вернисажа и, как все приглашенные, бродит по залам, разглядывая экспозицию. В этот момент у него, что называется, ушки на макушке — он куда больше слушает, нежели смотрит. Надеется извлечь из разговоров гостей хотя бы обрывки сведений, которые могли бы оказаться для него ценными. И, что самое поразительное, такие сведения он находит. Как мы ни старались держать в тайне случай с пропажей «Этюда 312», слухи об этом, конечно же, просочились и стали распространяться с быстротой звука. Как это произошло? — Меняйленко оглядел гостей, и его глаза лукаво блеснули. — Да как это обычно всегда происходит. Проболтался кто-то из рабочих. Место-то под этюд было ведь уже отведено, а его все не несли и не несли. Извините за дурной каламбур, вместо картины — пустое место. А тут еще смерть швейцара. Народная молва мгновенно увязала пропажу картины с его смертью. — Меняйленко усмехнулся и театрально понурил голову. — Вот ведь что получается, когда привыкаешь все усложнять. Оленька Туманцева — как истинный представитель народа — сразу же протянула нить между этими двумя событиями, а я все отказывался в это поверить. Каюсь. Ну, мне никак не хотелось принимать эту версию, поскольку не мог я понять, зачем девяностолетнему швейцару этюд в стиле супрематизма. Ну был бы это портрет генерала Скобелева или Государя императора — тогда еще куда ни шло. Но «Этюд 312»? Это было выше моего понимания! Связь между пропавшей картиной и смертью швейцара казалась мне слишком поверхностно-очевидной, натянутой, а оттого и глупой. Как, примерно, между дождем и внезапно взбесившейся собакой. Не оттого же, в самом деле, сбесился пес, что пошел дождь. Потом, правда, мои добрые друзья, — тут Меняйленко улыбнулся имениннику и его подруге, — ткнув мне под нос оберточную бумагу, в которую были запакованы картины, напомнили мне простую истину — «что охраняешь, то и имеешь». Но я сейчас не о том. Давайте снова вернемся к Заславскому, — администратор сделал широкий приглашающий жест рукой, так что можно было подумать, будто антиквар сию минуту явится перед собравшимися. — Видимо, у Алексея Витальевича были те же проблемы, что и у меня. Он отлично уяснил себе, что в Благородном собрании пропала какая-то картина, но известие об исчезновении и внезапной смерти швейцара не произвело на него никакого впечатления. Ну да это объяснимо, — с приятной улыбкой продолжал Меняйленко, — ведь Заславский думал тогда только об одном человеке — о Паше Каменеве. У антиквара мгновенно возникла в голове логическая цепочка: внезапное исчезновение из Москвы Паши и пропажа картины из зала Дворянского клуба. В свете того, что он прежде думал, эти два события отлично укладывались в его схему. Когда он покинул вернисаж и направился к Сенечке за дополнительной информацией, он был уже почти уверен в том, что Паша нашел-таки картину Рогира и похитил ее. Правда, он считал, что все это произошло буквально перед самым открытием вернисажа, а не за день до того. Сенечка только подлил масла в огонь, потому что, когда Заславский явился на площадь, тот, по-видимому, сообщил ему, что видел в городе Пашу и более того — разговаривал с ним.
— Странно, — протянула Ольга, задумчиво сводя брови на переносице, — зачем Паше было разговаривать с Сенечкой?
— Перефразируя слова героя одного фильма Альфреда Хичкока, можно сказать так: неизвестно, когда тебе вдруг может понадобиться сутенер, — заметил Меняйленко даже без намека на улыбку. — Вы, Оленька, должно быть, упустили из виду то, что я говорил раньше. Агентуру Заславскому вербовал именно ваш скромный друг и по этой причине он познакомился с Сенечкой еще до Алексея Витальевича. Это потом Заславский подмял ларечника под себя — все потому, что платил ему немалые деньги, а Паша словно бы отошел в сторону. Но это не значит, что Каменев не приходил к нему за информацией, когда оказывался в городе. Паша пришел к нему в ларек перед самым отъездом из города, чтобы убедиться, что все тихо и никто похитителя
Ольга кивнула головой в знак того, что мысль администратора ей понятна и она вполне ее разделяет.
— Потерпите немного, Оленька, — сказал между тем Меняйленко, — скоро уже и до вас доберемся. Ведь вам не терпится узнать, отчего вас хотели пристрелить, верно?
— Верно, — коротко ответила Ольга.
По мере того, как рассказ администратора приближался к описанию не слишком приятных событий, участницей которых ей довелось быть, настроение у нее портилось — слишком живы были еще воспоминания о смертельной опасности. Тем не менее, она чувствовала, что просто обязана понять суть того, что с ней произошло в Первозванске. Понять и сделать соответствующие выводы. В противном случае, какая из нее, к черту, получится журналистка? Ольга любила свою профессию и верила, что журналист должен уметь докапываться до скрытых причин явлений современного мира. В этом смысле поездка в Первозванск — пусть даже она и была сопряжена с риском для жизни — явилась для нее бесценной школой жизненного опыта и источником познания сильных и слабых сторон своей души.
— Итак, — произнес Меняйленко, — мы остановились на том, что Алексей Витальевич Заславский, переговорив с Сенечкой, уверился в том, что картину Рогира украл Паша — это, в каком-то смысле, соответствовало истине — и что он сделал это непосредственно перед открытием вернисажа. Последний вывод Заславского был ошибочным и повлек за собой еще одно неверное предположение — что Паша по-прежнему находится в городе.
Иногда бывает, что и на умного человека нисходит затмение и он делается рабом какой-нибудь одной навязчивой идеи, — продолжал администратор. — А все потому, что он отказывается видеть слабые стороны своих теорий, то есть лишает себя возможности непредвзято оценивать события. Вот и Заславский — внушил себе, что Паша в городе — и шабаш. А раз так, то, стало быть, Пашу надо найти, отобрать у него картину и как следует наказать за предательство — то есть, попросту говоря, убить. Никак не меньше — прошу иметь это в виду! — громко выделил Александр Тимофеевич и, чтобы придать своим словам больше весу, намеренно сделал паузу и оглядел слушателей.
Радоваться тут, конечно, нечему, но таковы приметы нашей нынешней жизни, — произнес он чуть погодя печальным голосом. — Сейчас могут убить за пятьсот и даже за триста долларов, чего же тогда удивляться, что Заславский задумал рассчитаться с Пашей, когда речь шла о двадцати миллионах долларов, а за эту сумму Алексей Витальевич готов был не то что ухлопать одного неверного друга, но и — при необходимости — спалить весь Первозванск. Будто заранее предчувствуя, как сложатся события, антиквар вытребовал себе в качестве подручных парочку громил, снаряженных пистолетами с глушителями системы ТТ. Эти два киллера были не местные и прибыли из Усть-Волжска, где у Заславского имелись знакомства в среде местных авторитетов. В случае, если бы пролилась кровь, на него не должна была упасть даже тень подозрения — Алексей Витальевич чрезвычайно дорожил своей репутацией и положением в обществе.
Так вот, — Меняйленко перевел дух и продолжил свое повествование, — оказавшись в «Первозванском трактире», где у него была назначена встреча с его ландскнехтами, Заславский неожиданно наткнулся на Ольгу Туманцеву. А он знал, что она была подругой Паши. И тут с ним опять сыграла дурную шутку засевшая в его голове идейка. Раз девушка здесь, значит, и Каменев неподалеку.
— Но ведь я — еще до того, как уехать в Первозванск, — сама ему позвонила и сказала, что Паша пропал. Хотела у него узнать, где он, — вступила в разговор Ольга.
— Так Заславский вам, Оленька и поверил, — с усмешкой бросил администратор. — Я же говорю, что он оказался в плену навязчивого представления, что вокруг него организован самый настоящий заговор для того, чтобы лишить его драгоценной картины Рогира. Он был уверен, что вы с Пашей работаете заодно, а ваш звонок — не более чем отвлекающий маневр. Вы, по мнению Алексея Витальевича, являлись человеком, которому Паша должен был, что называется, «сбросить», передать украденную картину, поэтому ему нужно было установить, где вы поселились в Первозванске. Вы же ему об этом не сказали?
— Не сказала. Более того, я вела себя вызывающе и отказывалась отвечать на все его вопросы, касавшиеся нас с Каменевым.
— Вот видите, — подчеркнул Меняйленко, — а еще удивляетесь, что Заславский вас невзлюбил. Впрочем, антиквар повел себя весьма тонко. Чтобы контролировать каждый ваш шаг, а самому остаться в тени, он решил использовать Сенечку. Когда вы вышли из ресторана и побрели по улице в поисках такси, он сначала медленно ехал за вами в своем «Вольво», а потом, убедившись, что вам так или иначе придется тащиться к площади у драмтеатра, обогнал вас, подъехал к ларьку, где Сенечка торговал, и, дав ему описание вашей внешности, попросил усадить вас в такси и проследить за тем, куда вы поедете. Оттого-то Сенечка и кинулся с таким энтузиазмом на поиски машины.
— Да я с самого начала сказала этому Сенечке, что живу в Усольцеве, — промолвила с недоумением Ольга, чуть пристукнув по столу фигурной ножкой высокого венецианского бокала, — он мог сразу сообщить об этом Заславскому.
— Сенечка тоже не ребенок, — произнес Меняйленко, — где у него, спрашивается, гарантия, что вы говорите правду? Предположим, вы сообщили ему, что живете в Усольцеве, а шоферу потом назвали совсем другой адрес — вот он и остался с носом.
— Да. Я помню, как он настоятельно вдалбливал Вове, чтобы он проводил меня прямо до двери. Но если все так просто, зачем каким-то типам нужно было гнаться за нами по шоссе да еще и стрелять по машине?