Смерть сквозь оптический прицел. Новые мемуары немецкого снайпера
Шрифт:
Только беспримерный героизм и отчаяние помогли нам продержаться так много дней. Окончательно осознав безнадежность нашего положения, мы сражались уже ради того, чтобы дождаться, когда к Берлину подойдут войска американцев и англичан. Мы понимали, что если город возьмут армии этих стран, гораздо более цивилизованных, чем Советский Союз, то участь немецкой столицы не окажется столь тяжкой. Но наши надежды были напрасными: американцы и англичане принесли Берлин в жертву Сталину и не спешили продвигаться к городу.
О боях за Берлин я не смогу рассказать подробно. Слишком много лет я старался стереть из своей памяти то, что было связано с ними. В них я потерял многих своих самых близких товарищей,
Русские танки продвигались в город целыми колоннами. У нас крайне не хватало противотанковых орудий и опытных бойцов, умеющих бороться с танками. Однако у нас были «панцерфаусты». Эти гранатометы действительно представляли собой чудо-оружие, обращаться с ними могли как четырнадцатилетние подростки, так и семидесятилетние старики. Но, что самое главное, «панцерфаусты» были просты в изготовлении и наши войска были обеспечены ими в достаточной мере.
Самым главным было подбить передний танк. После этого остальная колонна уже не могла двигаться вперед, и тогда на нее обрушивались новые и новые снаряды, выпущенные из «панцерфаустов». Нам, снайперам, оставалось только добивать выпрыгивавших из подожженных машин танкистов и советскую пехоту. Это приносило очень хорошие результаты на первом этапе советского наступления и даже подняло наш боевой дух. Нам казалось, что у нас есть шансы остановить продвижение Красной Армии.
Однако вскоре русские начали прибегать к абсолютно варварской тактике. Они массированно обстреливали из артиллерийских орудий район будущего продвижения войск. Но этого им было мало. После артобстрела по тому же району начинали вести огонь «катюши». И только после этого начиналось продвижение танков. Конечно, подобная тактика была эффективной. Но в результате ее применения мирные жители гибли гораздо чаще, чем военные. Русские были безжалостны к жителям Берлина. Для ведения огня по центру города они доставили из Померании крепостные орудия, которые стреляли снарядами весом в полтонны. За время сражения русские сделали по городу около двух миллионов орудийных выстрелов. В результате этого на Берлин обрушилось почти 40 тысяч тонн снарядов.
Неудивительно, что весь город был устлан дымом не стихавших пожаров. От бушевавшего вокруг огня даже ночами было настолько светло, что можно было читать газеты. Конечно, если бы они выходили в осажденном Берлине… В центре города буквально бушевал ад. Стены зданий трескались от жары, в прудах и каналах закипала вода. Мы с трудом находили в себе силы, чтобы выдерживать эту жару, мы задыхались от гари и копоти, но мы продолжали сражаться. Бои шли за каждую улицу, за каждый дом, а в домах — за каждый лестничный пролет. Мы старались как можно дороже «продать» свои жизни. Зато полиция и ряд партийных чиновников обратились в бегство. Многие из них пытались прорваться на запад, чтобы сдаться в плен американцам или англичанам.
30 апреля советская пропаганда донесла до нас через громкоговорители известие о смерти Адольфа Гитлера. Нам не верилось в это, но вскоре эта новость подтвердилась. Как я узнал впоследствии, фюрер умер как настоящий солдат. Он отверг все предложения его подчиненных бежать из осажденного Берлина и покончил с собой, отказавшись видеть крах Германии и подписывать условия ее позорной капитуляции. Возможно, именно Гитлер был виноват в случившейся с нами трагедии, но он ушел достойно, в отличие от многих его сподвижников.
Подтверждение новости о смерти Гитлера, несмотря на мои крайне противоречивые чувства к нему, стало для меня последней каплей. К этому моменту Конрад и Михаэль уже погибли во время ближних боев с советской пехотой. Ни одного, ни другого не спас ни их опыт,
Однако под конец битвы за Берлин я был измотан, деморализован, и моя бдительность притупилась. В результате в следующем ближнем бою я был ранен в предплечье правой руки. Рольф, ему также каким-то чудом удавалось выжить до этого времени, помог мне дойти до ближайшего пункта медицинской помощи.
Пункт первой медицинской помощи находился в подвале одного из массивных зданий. Рольф попрощался со мной на входе. О его дальнейшей судьбе мне ничего не известно.
Войдя внутрь, я увидел стол, застланный белым полотенцем, на котором лежал скальпель, пинцеты и другие инструменты. Однако меня ждали лишь две инъекции: одна в плечо и одна в ягодицу. Ни слова не говоря, медсестра расстегнула мои штаны и сделала укол. После этого она повесила мне на шею карточку и отправила на осмотр к хирургу. Происходящее напомнило мне конвейер. Раненые двигались непрерывным потоком, проходя осмотр у медиков, которые действовали как роботы. Тех из раненых, кто не мог передвигаться самостоятельно, оставляли на пункте медицинской помощи, остальных отправляли в медицинский центр, расположенный на соседней улице.
Я отправился туда вместе с еще несколькими ранеными, способными ходить. По пути меня вдруг охватил панический страх смерти. Город непрерывно обстреливался, и я боялся, что погибну по дороге и больше никогда не увижу ни Ингрид, ни Курта. Однако мы добрались благополучно.
В огромном подвале, где располагался медицинский центр, находилось более сотни раненых солдат. Но уход за ними осуществлял всего один врач, две медсестры и несколько санитарок. Моя рука к этому моменту уже начала нестерпимо болеть и сильно распухла. Меня переодели и наложили на руку шину. После этого я получил койку в одном из сырых подвальных помещений, где на трехъярусных настилах спали раненые.
Поскольку я не был тяжело ранен, то мне досталось место на самом верхнем ярусе. Потолок в подвале был низким, и поэтому, забираясь на свое место, мне пришлось согнуться. Мой сосед с пропитавшейся кровью повязкой вокруг головы предложил мне сделать глоток из его фляжки, в которой было бренди. Употребление спиртного в медицинском центре противоречило правилам, но я с радостью принял его в свое горло.
В медицинском центре были раненые из самых разных частей, но особенно много было мальчишек из «Гитлерюгенда». Они очень плохо переносили боль, непрестанно стонали и даже плакали. Подобная обстановка очень сильно давила мне на нервы. Чтобы отвлечься, я пытался думать об Ингрид и Курте. Но от этого мне становилось еще неспокойнее, я ведь даже не знал, живы ли они.
1 мая доктор приказал нам всем сдать оружие. Капитуляция Берлина была очевидна, и он надеялся, что захватчики не причинят нам вреда, если мы будем безоружными. Сдав оружие, с которым я не расставался долгие годы, я почувствовал себя голым и совершенно беззащитными. Впрочем, здравый смысл подсказывал, что в городе, занятом советскими войсками, от моей винтовки и пистолета-пулемета все равно было бы не слишком много толку.
Тем не менее с улицы до нас по-прежнему доносился грохот боя. Он окончательно смолк только во второй половине дня 2 мая. Я высунулся наружу, чтобы осторожно посмотреть, что происходит, и увидел вдалеке несколько советских танков, к которым были прикреплены цветы и красные флаги. Русские праздновали взятие Берлина. Они палили в воздух из всех видов оружия, которое у них было. В небо то и дело взмывали осветительные ракеты. Мне было горько, а к тому же и небезопасно долго смотреть на это, я поспешил вернуться в подвал.