Смерть в кредит

Селин Луи Фердинанд

Вся шантрапа, вся шушера из Пассажа… перекупщики зонтиков… Визьо с кисетами для табака, дочери кондитера… Все ждали… Роковая мадам Кортилен тоже была здесь, рядом с нами… револьвер у нее за поясом источал благоухание… Оно окутывало все вокруг… Мадам Гуную в вуалетке, проведшая столько лет взаперти из-за своих гноящихся глаз, и сторож в треуголке переговаривались, нарядившись, как на праздник, у своего 31‑го номера, и даже Гастон, один из умерших малышей из семьи переплетчиков, специально вернулся. Он сосал грудь своей матери. Он послушно лежал у нее на коленях и ждал, когда с ним пойдут гулять. Она держала его серсо.

С кладбища в Тье появилась тетка Армида, в Пассаж она приехала в коляске. Решила прокатиться… Она так состарилась

с прошлой зимы, что у нее совсем не стало лица, только какая-то бесформенная масса… Я все же узнал ее по запаху… Она подала руку маме. Мой отец Огюст был уже готов, немного впереди всех, как всегда. Его часы висели у него на шее, здоровенные, как будильник. Он был одет необычно — в редингот, канотье, на пальце внушительный перстень, на эбонитовом велосипеде, чулки плотно облегали икры. В петлице у него был цветок, он всячески старался задеть меня своими насмешками. Моя бедная мать осыпала его комплиментами… Том примостился среди перьев на шляпе у старой клячи Меон и старался удержать равновесие… Она позволяла ему кусать всех прохожих.

Мы шли вслед за огромной покупательницей, к нам присоединялось все больше народу, она шествовала во главе процессии… Она все увеличивалась… Ей уже приходилось идти согнувшись, чтобы не разбить стеклянную крышу… Изготовитель визитных карточек выскочил из подвала, как раз, когда мы проходили мимо, он толкал перед собой тележку с двумя непонятными приспособлениями, он шел очень быстро… еще он тащил ворох банковских билетов… Все бумажки по сто франков… Только фальшивые… Это его темные делишки… Торговец музыкальными инструментами из 34‑го, у которого был граммофон, шесть мандолин, три волынки и пианино, не желал ничего оставлять… Он хотел забрать все. На его витрину надавили, еще усилие — и она рухнула… Ужасный грохот!

Из кафе «Светский чердак» напротив 96‑го вываливается оркестр великолепных музыкантов… Они располагаются вдали от великанши. Повторяют три популярных аккорда… Скрипки, волынки и арфы… Тромбоны и валторны выдувают ноты все выше и выше, получается так красиво и громко, что вся толпа вопит от восторга…

Вдруг скачут изящные худенькие официантки в воздушных чепчиках… Они порхают среди мандаринов… В 48‑м три старухи, сидевшие взаперти с сорока двух лет, всегда такие предупредительные и внимательные с покупателями, крушат свой магазин ударами дубины… две старухи со вспоротыми животами издыхают на мостовой… Три старые карги привязывают себе к задницам жаровни, чтобы бежать быстрее… Огромная дама разбрасывает повсюду разные вещи… Краденые безделушки. Они сыплются у нее изо всех складок… Она растеряла все… И пытается подобрать… Около лавки ювелира Сезара ей кое-как удается сделать это…

Она вся покрыта фальшивыми цепочками и жемчугами… Все смеются… Она берет из миски и разбрасывает через окошечко в крыше пригоршни аметистов… Все становится фиолетовым. Топазами из другой миски она изрешетила стеклянную крышу… Сразу же все стало желтым… Мы прошли почти весь Пассаж… Огромная толпа впереди и позади нас… Продавщица писчебумажных товаров из 86‑го, у которой я стащил множество карандашей, цепляется за мои штаны… А вдова, торговавшая старинными шкафами, в которые я столько раз писал, повсюду меня ищет!.. Я больше не смеюсь… Меня спасает продавец зонтиков, он прячет меня под зонтом.

Если меня заметит тетка Армида, мне придется поцеловать ее сырную голову…

Теперь дядя Эдуард на своем трехколесном мотоцикле едет за отцом, так наклонившись к асфальту, что его мотоцикл весь сплющивается. Из его ноздри торчит большой булыжник. Мотор воркует нежно, как влюбленный голубь, но глаза Эдуарда висят на двух стебельках у самой дороги, чтобы все видеть… За рулем, зарывшись в подушки, сидит тетка Армида и подвязывает себе слюнявчик с помощью какого-то господина в черном. Он держит огромный термометр, в четыре раза больше меня… Это врач Гесперид, он пришел осмотреть ее… Его удрученное лицо излучает свет…

При виде этого все соседи начинают раздеваться. А потом показывают свои задницы. Он плюет на них… У него даже нет времени сделать перерыв. Все дружно бросаются к выходу… Толпа запрудила Бульвары…

Проходя через Вандомскую площадь, покупательница все больше раздувается от порывов ветра. У Оперы она увеличилась еще в два раза… в сто раз!.. Все соседи, как мыши, бросаются ей под юбку… И тут же, обезумев, выскакивают… Потом опять скрываются там… Это производит ужасный беспорядок.

Повсюду бегают собачки из Пассажа, они прыгают, гадят, кусаются. Хозяйка парфюмерной лавки мадам Жювьен кончается перед нами под грудой лиловых цветов жасмина… Она задыхается… Три проходящих мимо слона растаптывают ее, обрывая агонию… Снизу поднимаются, медленно разливаясь повсюду, тонкие струйки аромата…

Четверо подмастерьев булочника Ларжантейля проносятся с огромной трубкой из лавки «Магометанский табак», которую обычно зажигают только после шести… Напротив рынка Сент-Оноре при входе в павильон они разбивают ей головку… Врываются в правый павильон… где «Домашняя птица». А потом в левый, где «Рыба».

Однако остановиться уже невозможно! Особенно великанше! Той самой! У которой две планеты вместо грудей… Тут меня сбивают с ног… Мой отец напрасно пытался меня поддержать… Он запутался в спицах своего велосипеда… И прищемил Тому хвост. Тот путался у него под ногами и лаял, но почему-то совсем бесшумно…

Мне помог подняться на ноги сторож, одетый в длинный сюртук… С колбасным хвостиком внизу… Он смешит нас своей длинной палкой для зажигания газа… Которую почти целиком засунул себе в нос.

Переходя через улицу Риволи, она споткнулась на пешеходной дорожке и раздавила дом, вылетевший оттуда лифт выбил ей глаз… Все идут прямо по развалинам. На улице Женер из моей школы выходит мой приятель, горбатый Эмиль Оржа… Он всегда был бледным, с большим пятном винного цвета около уха… Но теперь он выглядит иначе. Он стал свежим, розовощеким и симпатичным, я был страшно рад за него.

Все наши знакомые уже исчезли под Дамой, в ее штанах, стиснутые под ее юбками, они бегали по улицам и кварталам… Повсюду они следовали за ней. Теснота увеличивалась. Мать не отпускала мою руку… Все вперед и вперед… На площади Конкорд я понял, что она ведет нас на Выставку… Это было довольно мило с ее стороны… Она решила всех развлечь…

Все серебро, все деньги лавочников были у Дамы, у покупательницы, она спрятала их в штаны… Платить должна она… Возле Дамы становилось все жарче… Среди оборок я разглядел еще тысячу подвешенных вещей. Все, что она стащила… Тут мне на голову, поставив синяк, упало маленькое зеркальце, то самое, которое многие месяцы искали на улице Монторгей… Если бы я мог, я бы закричал о своей находке… Но я не мог его даже поднять, так меня сжали… Настал момент, когда все почувствовали, что пора еще уплотниться… Нас зажало в монументальных воротах, поднимавшихся к небу наподобие причудливой прически… Мысль о том, что придется платить, всех ужасала… К счастью, нас уносит поток нижних юбок… Все толкаются, задыхаются, становятся на четвереньки… Покупательница наклоняется, чтобы пройти. Может, это уже конец?.. Может, мы уже в Сене? К нам приближаются акулы, и сейчас мы заплатим за все?.. А? Так всегда бывает, когда куда-нибудь пролезешь бесплатно… И тут я испустил такой пронзительный и резкий крик, что покупательница испугалась! Она вдруг подняла вверх все юбки вместе с воланами… панталоны… выше головы… до самых облаков… На нас обрушился настоящий ураган, леденящий ветер, такой резкий, что вокруг завыли от боли… Покинутые, дрожащие, все застыли на набережной в тоскливом ожидании. Около пристани, где стояли три баржи, покупательница улетела!.. Все соседи из Пассажа побледнели до неузнаваемости… Она провела всех! Эта покупательница с украденными вещами… Выставки уже не было!.. Она давно закрылась!.. Слышно было, как на Кур ля Рен воют волки…