Смерть внезапна и страшна
Шрифт:
Направляясь по коридору к его кабинету, леди Дэвьет все еще не представляла себе, о чем будет говорить. Сердце ее отчаянно билось, а в горле пересохло от волнения. После долгого летнего дня, прокалившего окна и крышу, воздух в здании был застоявшимся и жарким. Запах крови смешивался с вонью испражнений. Две мухи, жужжа, слепо бились в стекла закрытого окна.
Можно будет спросить у Бека, разговаривал ли с ним Монк, и еще раз заверить врача в способностях детектива, рассказать о его прошлых успехах. Причина вполне подходящая, решила леди. Она больше не могла мириться с собственным бездействием. Ей надо было повидаться с Кристианом и постараться облегчить тревогу, несомненно снедавшую его. Вновь и вновь женщина представляла
Она уже была около двери Бека. Постучав, леди услышала голос, но не могла разобрать слов. Тогда она повернула дверную ручку и распахнула дверь.
Открывшаяся ее глазам сцена просто впечаталась ей в мозг. Большой стол, служивший Беку рабочим, располагался в центре комнаты, и на нем лежала женщина, верхняя часть тела которой была прикрыта белой простыней, а живот и бедра были обнажены. Рядом были тампоны, окрашенные кровью, и окровавленное полотенце. На полу стояло ведро: его прикрывала тряпка, так что Калландра не могла увидеть, что в нем находится. Ей случалось присутствовать при операциях, и она заметила склянки с эфиром и все прочее, что было нужно для анестезии.
Кристиан стоял к ней спиной, но она узнала бы его в любом положении по линии плеч, очертаниям волос на затылке и изгибу скулы.
Знакомой оказалась и его пациентка: черноволосая, с клинышком волос на лбу. Темные, необычно четко прочерченные брови, небольшая опрятная родинка на щеке возле уголка глаза… Марианна Гиллеспи! Решение могло быть единственным: сэр Герберт отказал ей, а Бек согласился и теперь выполнял противозаконную операцию.
Несколько секунд миссис Дэвьет простояла окаменев. Язык ее не шевелился, в горле пересохло. Она даже не различала фигуру застывшей возле стола сестры.
Кристиан углубился в дело: руки его двигались быстро и деликатно, а глаза вновь и вновь обращались к лицу Марианны, проверяя цвет ее кожи и дыхание. Он не услышал ни стука Калландры, ни того, как открылась дверь.
Наконец попечительница шевельнулась и спиной вперед вышла наружу, беззвучно прикрыв за собой дверь. Сердце ее колотилось так быстро, что содрогалось все тело. Она не могла отдышаться и на миг даже испугалась, что задохнется. Мимо прошла сестра, чуть пошатываясь – должно быть от усталости. Калландра тоже ощущала головокружение и едва сохраняла равновесие. Слова Эстер ударами молота отдавались в ее голове. Дочь сэра Герберта отправилась к нелегальному гинекологу, но тот только навредил ей… произвел операцию настолько неловко, что она никогда не станет вновь нормальной женщиной и не избавится от болей.
Неужели Кристиан тоже делал это? Не к нему ли обратилась та бедная девочка? А сейчас Марианна… Неужели это тот забавный, благородный и мудрый Кристиан, с которым леди Дэвьет объединяло столь глубокое взаимопонимание, которому не нужно было объяснять причин боли и смеха, тот Кристиан, чье лицо она могла увидеть, просто закрыв глаза… руки которого ей так хотелось коснуться? Хотя она не должна поддаваться этому искушению: такой поступок нарушит деликатный барьер между любовью приемлемой и недопустимой. А она не хотела навлечь на него позор.
Позор?! Неужели человек, которого она, как ей казалось, так понимает, оказался врачом, занимающимся такими вещами? А быть может, и худшими… куда худшими! Мысль эта ранила, но Калландра не могла выбросить ее из головы. Всякий раз, закрывая глаза, она видела перед собой картину операции.
Потом ей в голову пришла еще одна, куда более жуткая мысль: быть может, Пруденс Бэрримор тоже знала об этом? Что, если Бек просил ее не говорить начальству именно о своих тайных операциях? И убил, не добившись обещания молчать?..
Ошеломленная горем, миссис Дэвьет
Не осознавая, насколько это немыслимо, Калландра решила разделить вину Бека.
Глава 6
Повседневная больничная рутина казалась Эстер все более обременительной. Приходилось повиноваться миссис Флаэрти – иначе можно было вылететь с работы. Ей не раз уже приходилось прикусывать язык, чтобы не ответить старшей сестре надлежащим образом, и даже на ходу изменять уже начатую фразу, придавая ей по возможности невинное обличье. Помогала лишь память о Пруденс Бэрримор, хотя Лэттерли не очень хорошо знала покойную. Театр военных действий был велик, а кроме того, полон смятения и боли, и неотступная жуткая необходимость позволяла сестрам милосердия знакомиться, лишь когда им приходилось вместе работать. Эстер работала рядом с Пруденс лишь однажды, но события того дня неизгладимо врезались в ее память. Дело было после битвы при Инкермане в ноябре 1854 года. Прошло три недели после катастрофы в Балаклавской бухте и гибели бригады легкой конницы, в самоубийственном порыве ринувшейся на русские пушки. Стало очень холодно, хлестал безжалостный дождь, и люди ходили по колено в грязи. Все спали мокрыми и грязными в дырявых палатках. Одежда истрепалась, а починить ее было нечем. Все голодали, потому что припасы заканчивались, и были утомлены постоянным трудом и тревогой.
Осада Севастополя не приносила плодов. Русские вкапывались в землю все глубже и глубже, стремительно приближалась зима. Люди и кони умирали от голода, холода, ран и болезней.
А потом произошла битва при Инкермане. Поначалу она складывалась неудачно для британских войск, но когда наконец пришло подкрепление войск от французов – три батальона зуавов и алжирцев, явившихся бегом под трубы, барабаны и гортанные арабские вопли, – она превратилась в еще более кровавое побоище. Из сорока тысяч русских было убито, ранено или взято в плен около четверти. Британцы потеряли убитыми шесть сотен, а французы всего лишь сто тридцать человек. А раненых и у тех, и у других было раза в три больше. Поле боя было укрыто густым туманом, и случалось, что солдаты наталкивались на врага, не ожидая того, или терялись во мгле, а иногда даже получали пули от своих же.
Эстер помнила эти дни до мельчайших подробностей. Стоя в прогретой солнцем госпитальной палате в Лондоне, она могла, не закрывая глаз, увидеть былое, ощутить тот холод, услышать шум, крики, стоны и вопли боли. Похоронные отряды еще работали через три дня после битвы. Девушка часто видела во сне их согбенные силуэты. С лопатами в руках, под воющим ветром, опустив головы и сгорбив плечи, они брели по грязи или нагибались над очередным трупом, зачастую замерзшим в позе яростной рукопашной. На лицах мертвецов оставался ужас, а их жуткие штыковые раны покрывала намерзшая кровь. По крайней мере четыре тысячи русских были похоронены в братских могилах.
Но в кустах все еще стенали раненые, и их искали. Часами трудились хирурги в госпитальных палатках, стараясь спасти солдат, умиравших потом в тряских телегах по пути на корабль или позже, в море. А выдержавших дорогу нередко ждала смерть в госпитале Скутари от лихорадки и гангрены.
Эстер помнила вонь… утомление, тусклый свет раскачивающегося фонаря, жесткие отблески на сосредоточенном лице хирурга, орудующего скальпелем или пилой. Врачи стремились в первую очередь успеть все сделать: скорость требовалась при каждой операции. У них был хлороформ, но медики не могли прибегнуть к подобной роскоши. Впрочем, многие из раненых предпочитали умелое прикосновение «бодрящего» ножа молчаливому нисхождению в смерть под покровом анестетика.