Смерть внезапна и страшна

Перри Энн

Дэвьет ощутила в глубине души жгучий гнев. Она ненавидела мясника, виноватого в этой беде… Какое же злодейство – зарабатывать деньги на страхе и несчастье других людей! Даже у официальных операций неудачный исход нередко приводил к истинной трагедии. Но это была незаконная и безответственная операция! Господь ведает, был ли тот коновал хотя бы врачом общей практики, не говоря уже о том, чтобы хирургом. «О ужас! Боже мой, только бы это не оказался Кристиан!» Мысль эта была столь ужасна, что, подобно удару в живот, заставила женщину задохнуться.

Хотела ли она узнать, виновен

он или нет? Не лучше ли просто сохранить все как есть: эту мягкость, смех… и даже легкую боль и не иметь возможности даже прикоснуться к нему, понимая, что она никогда не сможет позволить себе этого. Но как жить, не зная столь важных вещей? Разве не испортит все этот болезненный ползучий страх… если она не выяснит, как обстояло дело?

Роберт Оливер все еще глядел на Калландру.

Она заставила себя улыбнуться, хотя ощущала, что ей удалась лишь жуткая пародия на любезность.

– Мисс Стэнхоуп как раз собиралась подкрепиться, а потом показать мне кое-какие цветы, которые завел их садовник. Не сомневаюсь, что вы простите нас. – Миссис Дэвьет мягко взяла Викторию под руку, и та после недолгих колебаний последовала за гостьей… бледная, с дрожащими губами. Они шли молча, рядом друг с другом. Девушка даже не подумала спросить, почему Калландра так поступила и что этой женщине о ней известно.

Пруденс Бэрримор отпевали в деревенской церкви в Хэнуэлле, и Монк тоже присутствовал на службе. Он отправился туда, отчасти исполняя свои обязанности перед Калландрой, но кроме этого, еще и потому, что ощущал растущее уважение к убитой. Ее смерть стала потерей и лично для него: мир оставил такой активный, деятельный человек! Официальное прощание не могло заполнить оставшуюся после нее пустоту, но помогало проложить над нею мост.

На скромную панихиду явилось немало народа. Многие приехали из Лондона, чтобы почтить память покойной и выразить свои соболезнования ее семье. Детектив заметил не меньше дюжины бывших солдат. У некоторых были ампутированы конечности: одни герои Крыма опирались на костыли, у других болтались пустые рукава. Многие лица, казалось бы молодые, несли на себе признаки преждевременной зрелости и горьких воспоминаний. Монк тоже счел их военными.

Миссис Бэрримор, одетая в черное с ног до головы, руководила всеми делами, здоровалась и принимала соболезнования от знакомых и незнакомых – не без легкого недоумения. Ее явно удивило, как много людей испытывали глубокое уважение к ее дочери – с ее точки зрения, ребенку сложному и неудавшемуся.

Ее муж, напротив, едва сдерживал свои чувства, но держался с огромным достоинством. Он безмолвно кивал головой всем, кто останавливался перед ним, рассказывал о своей скорби и восхищении его дочерью и ее отвагой. Отец был горд ею и стоял с высоко поднятой головой и прямой спиной, словно бы в этот день и он стал солдатом. Впрочем, великое горе почти лишило его дара речи, и Роберт Бэрримор старался отвечать коротко, всего несколькими словами, да и то лишь когда правила учтивости требовали ответа.

Было много летних цветов: букеты, венки, гирлянды… Уильям и сам привез распустившиеся летние розы и положил их к остальным цветам. Среди прочих

он увидел венок из полевых цветов, небольшой и незаметный – словно сделанный на поле боя. На карточке значилось просто: «Подруге, любящая Эстер». На миг у сыщика перехватило горло, и он отвернулся, моргая. Затем, отойдя немного в сторону, заметил еще один венок из простых белых маргариток и карточку: «Да упокоит тебя Господь. Флоренс Найтингейл».

Стоя в стороне от толпы, Монк не хотел ни с кем разговаривать. Он не мог сейчас выполнять здесь свой долг. Да, детектив приехал, чтобы наблюдать, а не скорбеть, но все же горе одолело его, и мужчина едва мог с ним бороться. В этот миг он забыл и про свой гнев, и про подобающее сыщику неусыпное любопытство и ощущал только боль. Повествуя о неизбывной потере, медленная, печальная музыка органа плыла под древними сводами храма, взмывавшими над скорбными фигурками людей в черных одеждах и с обнаженными головами.

Калландра, державшаяся спокойно и отстраненно, представляла здесь лично себя, а не совет попечителей. Как член совета там присутствовал один из достойных джентльменов, замерших по другую сторону прохода. Прибыл венок от сэра Герберта и всего госпиталя: простые белые лилии и какая-то подходящая к случаю подпись.

После службы Уильям оказался рядом с мистером Бэрримором: избегать его было бы предельной бестактностью. Однако детектив не смог выдавить из себя никакой тривиальной фразы. Он лишь поглядел Роберту в глаза и чуть улыбнулся.

– Благодарю за то, что вы сегодня здесь, мистер Монк, – с неподдельной искренностью проговорил тот. – Это очень благородный жест с вашей стороны, ведь вы не знали Пруденс.

– Я многое узнал о ней, – ответил Уильям, – и поэтому все глубже скорблю о потере. Я пришел сюда по собственному желанию.

Улыбка Бэрримора расширилась, глаза его разом наполнились слезами, и ему пришлось помолчать несколько секунд, чтобы овладеть собой.

Сыщик не ощущал смущения. Искреннее горе этого человека не было постыдным. Монк протянул ему руку. Роберт твердой рукой принял его ладонь и ответил крепким рукопожатием.

И только тогда детектив заметил молодую женщину, стоявшую чуть позади за его левым плечом. Она была среднего роста и отличалась прекрасно вылепленным интеллигентным лицом, которое в других обстоятельствах было бы исполнено юмора и очаровывало своей живостью. Но даже в глубокой скорби оно прекрасно характеризовало эту даму. Монк отметил ее сходство с миссис Бэрримор. Итак, это Фейт Баркер, сестра Пруденс [10] . Роберт говорил, что она живет в Йоркшире – а это довольно далеко. Значит, Фейт прибыла, скорее всего, только на похороны, и другой возможности переговорить с ней не представится. Да, придется побеседовать с ней именно теперь, сколь бесчувственным и неуместным ни показался бы сейчас подобный поступок.

10

Имена сестер Бэрримор в переводе обозначают: Пруденс – «благоразумие», «осторожность»; Фейт – «вера».