Смертельно влюблён
Шрифт:
— Как? Как делать? Я же ничего...
— Замолчи, Полин! — вскрикнул я, навалившись на неё всей массой тела. — Замолчи и запомни, что я твой единственный мужчина, больше никого!
Высушенные губы стали оставлять засосы на её дрожащей шее.
— Милая моя. Теперь никто не пожелает подойти к тебе. Ты сама не захочешь.
— Стаас...
Я не прерывался ни на секунду. Мне даже не хватало дыхания, но губы сменяли места, на которых оставляли свои метки, моё право на эту девочку, на ещё невинное пряное тельце.
—
Мои пальцы сжимали слабые ручки, заставляя её тело ещё более бессильно лежать передо мной.
Мне недостаточно всех засовов, что я оставлял на хрупких бархатистых участках её кожи.
Хочу, чтобы смотрела в зеркало и осознавала, что право собственности уже на мне.
— Малыш, это же я, твой любимый, прими от меня всё, что я хочу дать тебя.
Судорожно приспустив штаны вместе с трусами, раздвигаю её ноги, которые так неустанно пытаются защититься. Ладошки ложатся на девственное лоно, всячески пытаясь прикрыть его.
— Вот и всё, малыш, сейчас мы сорвём твой цветочек, чтобы ты знала, кому принадлежишь. — Попытки уйти, оттолкнуть, прекратить это не останавливались, мне так надоело всё это. — Лежи смирно, пока я не привязал тебя так, что ты не сможешь чувствовать ничего, кроме моих ударов в тебе.
Только тогда она расслабила руки, хоть и не смогла справиться с напряжением в теле.
Больше не могу терпеть, ждать, отговаривать себя. Мой член, что твёрдо стоял с самого её пробуждения, тёрся о всё ещё мокрое от воды местечко. Сейчас тебе будет больно, милая, но так надо для того, чтобы я не изувечил тебя.
Я вошёл резко, без предупреждения о неминуемой боли. Я прорвал её оболочку, порвал плёнку, полностью расчистив себе путь внутрь.
Её крик самое сладкое, что мне приходилось слышать в жизни. Такой отчаянный и молящий. Это нытьё нельзя сравнить ни с чем. Только с плачем матери, умершего на её собственных руках, младенца.
Можно представить, как сильна и невыносима боль её, если до сих пор толчки мои сдержаны из-за неприличной тесноты. Члену некуда деть себя, кроме как протискиваться дальше, растягивая маленькую узкую прелесть.
Темп набирался, я входил в неё с ещё большей силой и злостью, чтобы дать понять ей — кто главный в семье.
— Теперь ты понимаешь, чья ты? Кто сейчас двигается в тебе? — я не мог терпеть ни секунды её молчания, я озверел, выходя за пределы возможного и дозволенного, её тугой проход заставлял меня дуреть до невозможности, неистовости, высшего безрассудства. — Отвечай, зайка, отвечай! Кто в тебе?
— Ты! — вскрикнула она, не в силах остановить новый нахлынувший поток слёз. — Пожалуйста, убери его оттуда! Мне очень, очень больно! Я не могу больше терпеть это.
— Можешь, милая, точно так же, как и врать мне и недоговаривать. Ты всё
Моя сладкая девочка. Маленький ребёнок, которого я насилую сейчас, забывая обо всём на свете. Такого блаженства я не испытывал никогда. Мой член разрывался на части от переизбытка наслаждения.
Я целовал её сердцевидные губки, на которые стекали солёные капельки с глаз. Я делал повторные засосы на её шее, поверх тех, что уже были оставлены мною. Я двигался в ней, ощупывая руками всё её тело, заходя в каждый угол, прощупывая каждый запретный дюйм, но казалось, что для меня здесь уже не было ничего запретного и тайного. Всё моё. Я был и остаюсь её мужчиной, единственным, кому всё это позволено сейчас и будет позволено потом.
Темп нарастал ещё больше, когда мои губы переключались с одного соска на другой. От бледно-розового оттенка ничего не осталось, они превратились в ярко-пунцовые, даже бордовые ягодки, на одной из которых виднелись незначительные следы крови.
Член то выходил полностью, то пробирался в самые глубины к моей девочке.
Я не слышал больше ни её воя, ни плача, ни истерики, ничего, только мой назревающий оргазм, который полностью отключает разум.
Считанные секунды — и я кончаю себе в руку, еле успев вытянуть член из Полин. Всю бело-прозрачную жидкость я размазываю по её ножкам и животику, чтобы хоть немного, но она пропиталась мной.
— Ты и так многое выдержала, милая, — говорю я и приподнимаю её, взяв подмышками. — Но если ты ещё раз заставишь меня ревновать так сильно, то я испущу в тебя несколько литров.
Она не говорила, смотрела вниз потерянным взглядом, снова пытаясь закрыть руками свою лакомую грудь, красную и закусанную почти до вынужденных кровоподтёков.
— Всё закончилось, золотце. Не прикрывайся, я же видел всё, что можно и нельзя. Ты можешь больше не стесняться меня и не прятать свои прелести.
Полин сидела в полном отчуждении, не спеша отвечать мне. Но я не монстр, не буду торопить только что лишившее самого драгоценного, своей невинности, дитё.
Взяв её на руки, понёс в душ, наступая на вещи, лежавшие на полу. Я вымывал каждый миллиметр её хрупкого тела, когда она просто апатично смотрела на своё изорванное мною платье и мою почти разорванную рубашку.
— Всё закончилось, — повторяю я, обтирая её грудь мочалкой второй раз, захватываю шею и особое внимание уделяю ножкам.
Из воды уже выходил пар, настолько было горячо, а она всё ещё тряслась.
Вся её шея, груди и плечи были в синевато-бордовых засосах, больше похожих на синяки, нежели на следы любви. Но мне плевать, что будет в следующий раз, лишь бы оставлены были мною.
— Теперь ты можешь каждый день видеть на себе мои поцелуи, — прошептал я, заворачивая её в белое-белое полотенце и целуя в лоб.