Смертеплаватели

Дмитрук Андрей Всеволодович

— Г. Дж. — грубый материалист и социалист, ученик потрошителя лягушек Гексли, и по-настоящему предвидеть будущее он не был способен! — Брови-гусеницы Доули разом сползлись; подняв палец, он начал вещать. — Сокровища мысли, шедевры искусства останутся для избранных, ибо они тоже даруют наслаждение — тем, кто способен их оценить! Морлоки же никогда не выйдут из подземелий, чтобы пожирать своих господ: пришествие породит не беспомощных элоев, а великанов-магов, властителей стихий!..

— Хорошо. Допустим. Чем я могу вам помочь?

Доули умело выдержал паузу — и спросил почти шёпотом, вновь приближая рачьи глаза к лицу Макса и обдавая его сигарным перегаром:

— Знаете, что мне сказал напоследок там, в Гизе, посланник Владык?

— Понятия не имею. А что?

— «Твой главный путь — чёрные двойники»…

Опять многозначительная пауза и пристальный взгляд.

— Боюсь, я всё-таки не очень…

— А-а… может быть, вы не читали,

всё же очень много лет прошло, и вряд ли сейчас этот автор популярен… Словом, у одного нашего английского писателя, Стивенсона, был роман… правда, очень наивный, но в чём-то близкий к истине. Его герой, робкий, скованный христианскими предрассудками доктор Джекил ночами превращался в свою противоположность, смелого и решительного Хайда. Более того, — Хайд-то и был настоящим, только он томился в тюрьме лицемерия, под оболочкой Джекила! Мы, в нашей ложе «Тьма Пробуждённая», пытались делать нечто подобное, это была важная часть нашей оккультной практики. Брали человека — и вместо души, изуродованной всеми этими «нельзя», «грешно», «непорядочно», старались дать ему душу новую, крылатую, не ведающую границ для своих желаний! Радовались, когда удавалось отклонить живое «я» от пути в суповую нирвану… Но, видно, попытки наши давали ничтожный результат, пока действовали церкви, и школы, и целые армии ханжей… Думаю, Ортоз давал мне напутствие на мою вторую жизнь. Ту, что я веду сейчас… Вы хотите вернуть к жизни всех умерших, — одна Тьма знает ваши истинные цели, — хорошо, действуйте! Но так же, как вы излечиваете воскрешённых от смертельных болезней, — как сделали здоровыми мои съеденные раком лёгкие, — лечите их от рабской морали, убирайте опухоли предрассудков! Зачем вам весь этот мусор самоограничений, дикарских табу?… Пусть воскресают свободные, счастливые чёрные двойники людей!

Успев своим внутренним взором увидеть всех, «возвращённых на истинный путь» ложей Доули, — служанок, топивших в пруду прижитых с хозяевами младенцев, буржуазных дочерей, ставших шлюхами, юнцов, пристрастившихся к морфию, честных рабочих, взявших в руки нож и кистень, — Макс опять вернулся к разговору.

— Нарушением свободы, о которой вы говорите, было бы именно вмешательство в душевный мир возвращённых. Пусть осмотрятся вокруг себя и выберут сами — как жить, каким богам молиться. Мы можем дать лишь начальные уроки…

— Начальные уроки! — перебил, не в силах сдержаться, Алфред. — Опять «не убий, не укради, не пожелай жены ближнего»… Ладно. Вы здесь хозяева… Скольких вы уже воскресили?

— Шестерых, считая вас.

— Тогда — попробуйте оживить их ЕЩЁ РАЗ, сэр! — Хиршфельд невольно поёжился, увидев огонь дикой решимости в глазах собеседника, неудержимый напор в движении Доули, привставшего, опираясь руками на подлокотники. — И позвольте МНЕ дать начальные уроки этим… э-э… «хайдам»! Если сочтёте опыт неудачным, — что ж, можно всегда прекратить… э-э… ликвидировать и его последствия, и, если угодно, меня самого; на всё ваша воля… Я покорюсь, сэр.

ЭКСПЕРИМЕНТ, ярче прежнего сверкает всем учёным спорщикам в душе Макса, и большую часть их завораживает этот слепящий сполох. Великий, величайший проект, быть может, не менее масштабный, чем Общее Дело!.. Не только собирать разносимый звёздными ветрами по Галактике прах поколений, — но и по причудливым людским замыслам, по мифам, эпосам и фантазиям, по легендам и верованиям воплощать невероятные расы!

Хиршфельд молчит, пальцем машинально разглаживая усики, и уже почти заворожённо смотрит на потного, утирающего лысину, пучеглазого Доули. Сказочник, поэт, галлюцинат, визионер… в определении ли суть! Вот — нарастил человек в себе вторую реальность, не подкопаешься; она убедительна не менее, чем первая, бытийная. В ней духи выходят из недр пирамид, дарят сатанинские перстни; властвуют над Землёй узурпаторы-тени («тень, знай свое место!» — откуда это?…), таятся вне пространства и времени грозные боги-бунтари, люди обретают свои копии-негативы… В той реальности полно знаков и предзнаменований, каждая форма — иероглиф, каждый звук — мантра… здорово! Право, это стоит усилий: наряду с подлинным, историческим человечеством расселить по планетам эпических героев, пантеоны и пандемониумы древних забытых вер. А грёзы гениев! Не оживить ли и их, вместе с авторами? Какую свиту приведёт с собой мистер Эдгар А. По? Что за миры, что за существа возникнут из колоссальных видений Иезекииля или Сведенборга [62] , Данте или Даниила Андреева [63] ; из лёгкой многоцветной мечты Эрнста Гофмана? Явятся ли вслед за Джоном Толкиеном полки эльфов и орды орков, а за Говардом Лавкрафтом — его кошмарные человеко-осьминоги Ктулху или Гхатанотхоа?!

62

С в е д е н б о р г, Эмануэль (1688–1772) — шведский философ-мистик, описавший свои видения миров, населённых бесплотными духами.

63

Д а н и и л А н д р е е в (1906–1959) — русский писатель, сын известного дореволюционного

писателя Леонида Андреева; автор философско-фантастического трактата «Роза Мира», представленного, как запись откровений духовидца.

Соблазн был силён. Он обещал великолепную многовековую работу и головокружительные открытия… И Макс неторопливо, одобрительно склонил свой ровный пробор, давая понять, что предложение мистера Доули заслуживает внимания.

…Они сейчас в разных концах Сферы, координаторы Общего Дела. Впрочем, Виола где-то вне машины-матки, пути её неисповедимы. Быть может, своим сверхострым чутьём помогает щупам-искателям отслеживать дороги каких-нибудь дальних экспедиций XXIV или XXVII столетий, собирать атомную пыль погибших звездолётчиков?… Рагнар Даниельсен, наоборот, блуждает глубоко под землёй, за толщей обвалов открыв древние штреки и гезенки; он чувствует — где-то здесь есть прах замурованных шахтёров. Жена Рагнара, Наиля, сидит в библиотеке, читая подлинные бумажные книги: это часть её нынешнего замысла… Есть и другие, — мегапроект вовлёк сотни людей напрямую, тысячи к нему причастны. И вот, подобно тому, как некогда из уст в уста пробегал слух, только в мириады раз быстрее и содержательнее, — по всему множеству вершителей Дела разносится в динамике предупреждение: «Англичанин отказывается вспоминать тех, кого знал, — у него другое на уме…» Ширк, ширк — диалоги со скоростью света: «Хиршфельд работает с ним, Хиршфельд проконтролирует — будем готовы к сюрпризам — в конце концов, обойдёмся без его воспоминаний — а что, интересно! — опасно… — кому, нам? Сфере?! смешно! — Ви, а ты что думаешь об этом? — надо дать событиям развиться, иначе Макса не переубедим — а поздно не будет?…»

Ширк, ширк… Незримые молнии пронизывают простор. Беспокойно.

Часть третья

ПОЛЕ БОЯ

Наглость они будут называть просвещённостью,

разнузданность — свободою, распутство — великолепием…

Платон, «Государство». Гл. «Демократический человек»

Если в мир возвратятся усопшие,

А могилы растают, как дым, -

Воскресение это всеобщее

Нам покажется очень простым.

Ни архангелов белых, ни ладана,

Только встреча, и то второпях,

В переулке, нежданно-негаданно,

С тем, кого схоронили на днях…

Всё свершится совсем не торжественно,

Словно тут ни к чему торжество, -

Будет скромным второе пришествие,

Мы не сразу заметим его.

Николай Стефанович

I. Ахав Пек. Тан Кхим Тай. Зоя. Начало подвига

Воспоминания вернут нам мёртвых, и прошлое

снова оживёт во всей полноте.

Мартин д ’ Арси

Твой мир назовут — Освободившийся От Грязи.

Он будет чистейший, без нечистот.

Сутра о Цветке Лотоса Чудесной Дхармы

И состоялось Великое Жертвоприношение, и плоть Ахава была разъята на тысячи кусков.

Всё было, как когда-то, в канун его первой жертвенной смерти, по словам Ицамны — боле пяти бактунов [64] тому назад: и пирамида под самое лазурное небо, и ветхие чааки в белых рубахах и остроконечных колпаках, шепчущие: «Не споткнись, божественный!..»; и сверкнувший в последний миг обсидиановый нож накома. Но не лежавший здесь когда-то город Ахава, прямыми утоптанными проспектами разделённый начетверо, окружал теперь пирамиду, а глухой лес до самых гор. И не ревела внизу толпа, ждущая человеческого мяса, — смутно шумели кроны сейб, кричали птицы, насвистывал ветер с океана. Качались пальмы, подобные растрёпанным орлам на высоких насестах. Дичь и глушь…

64

Б а к т у н — часть «длинного счёта» майя, около 400 лет.

Он поселился здесь двумя месяцами раньше.

Боги подарили Ахаву хороший дом — о четырёх комнатах, с каменными лежанками у стен и узорчатыми занавесями в дверных проёмах, с толстыми маисовыми циновками и пристроенной баней. В таких домах жили знатные майя… Каждый день здесь волшебным образом появлялась пища; по желанию Ахава чаша наполнялась бальче или чоколатлем.

Всё вокруг казалось родным, но очень уж запустелым. Сельва вновь отвоевала земли, некогда занятые улицами; высились над чащей одетые вьющейся зеленью, полуразрушенные пирамиды, обезьяны играли на их уступах.

Со скрещёнными ногами сидя на циновке, зажмурив глаза, Ахав честно вспоминал. Ицамна и другие, несомненно, помогали Спасителю: стоило ему представить кого-нибудь достаточно живо, и человек вставал перед ним. Правда, сразу было видно, что это не живые люди, а созданные богами призраки: неподвижные, они висели невысоко над глиняным полом. Своей волей Ахав мог заставить видения шевелиться или гримасничать; по его желанию, на них изменялась одежда. Некоторых земляков он воображал в мельчайших подробностях; иных, в том числе, увы, мать, и отца, и братьев, представлял настолько смутно, что призраки выходили расплывчатые, ускользающие от зрения…